Две остальные причины визитов двойного алтариста к валлонам также были связаны с магией. А также между собой. Отец Фелициан страдал геморроем. Недомогание проявлялось не только в кровяном стуле и невыносимом жжении в заднице, но также и в значительной потере мужских сил. Валлоны, а точнее валлонские проститутки из публичного дома под названием «Красная мельница», знали магические средства от недуга отца Фелициана. Окуренный магическим валлонским кадилом, попотчеванный клистиром из валлонских магических бальзамов и магическими валлонскими припарками, отец Фелициан, говоря просто и не мудрствуя, достигал твердости, кое-как позволяющей совокупление. Распутницам из городских борделей такая забота даже в голову не приходила, они гнали духовное лицо прочь, насмехаясь и не обращая внимания на его боли и обеспокоенность. Вот и ходил отец Фелициан за город. К валлонкам.
Серьезным препятствием для походов ко Святому Маврикию был факт, что надо было выйти за городскую стену, к тому же тайно, то есть в потемках после ignitegium.[33] У отца Фелициана были способы тайно выйти и воротиться. Проблему составляло расстояние в три стае,[34] которую надо было преодолеть. Среди распоясавшихся ночью в предместье воришек случались и такие, которых не смущала недобрая слава валлонов и слухи об их грозных чарах. С учетом этого, на свои регулярные вылазки на «Красную Мельницу» отец Фелициан надевал кольчугу, цеплял на ремень меч и брал набитое ружье, а уже идя, нежно ласкал и прикрывал полою тлеющий фитиль, при этом громко молился по-латыни, которой, заметьте, не знал. То, что с ним ни разу не случилась никакая неприятность, отец Фелициан приписывал как раз молитве. И был прав. Самые отважные разбойники, которые не боялись ни закона, ни Бога, брали ноги в руки при виде приближающейся уродины в капюшоне, побрякивающей железяками, излучающей из-под плаща дьявольское свечение, у ко всему этому бормочущей какие-то непонятные ужасы.
В этот раз, покинув «Мельницу» и валлонский vikus, около полуночи отец Фелициан брел вдоль плетней, бормоча литанию и время от времени поддувая фитиль, чтобы не погас. Было полнолуние, луга все еще белели от снега, таким образом, светло было настолько, что можно было идти быстро без опасения влететь в какую-то рытвину или упасть в клоаку, что с отцом Фелицианом случилось осенью прошлого года. Уменьшался также риск нарваться на грабителей или разбойников, которые в такие светлые ночи обычно прерывали свой промысел. Так что отец Фелициан вышагивал все быстрее и смелее, и вместо того, чтобы молиться, начал напевать какую-то достаточно светскую песенку.
Громкий лай собак возвестил о близости мельниц и мельничных усадеб над Олавой, а это означало, что от ведущего прямо в город моста его отделяет всего лишь сто шагов. Он прошел плотину вдоль мельничных и рыбных прудов. Чуть сбавил ход, поскольку среди сараев и сеновалов сделалось темнее. Но искрящуюся в лунном сиянии реку он уже видел. Вздохнул с облегчением. Но, видимо, рано.
Зашелестел хворост, в темноте под сеновалом замаячила тень, не понятно на что похожая. Сердце отца Фелициана поднялось вверх и стало комом в горле. Несмотря на это алтарист схватил ружье под мышку и приложил тлеющий фитиль. Однако темнота и недостаток сноровки привели к тому, что он приложил его к своему большому пальцу.
Он завыл, как волк, запрыгал, как заяц, опустил оружие. Взяться за меч не смог. Получил чем-то по голове и рухнул в сугроб. Когда его вязали и волочили по снегу, он был ошеломлен и весь обмяк, но вполне в сознании. Сомлел он чуть позже. От страха.
У Рейневана не было никаких причин, чтобы в последнее время жаловаться на избыток фарта и счастливых случаев. Во всяком случае, с этой точки зрения судьба его не баловала. Как раз наоборот. С декабря прошлого года у Рейневана бывало определенно больше причин для огорчений и печали, чем для веселья и восторженной радости.
Оттого он с большей радостью приветствовал перемены. Начало все хорошо получаться. Счастье вдруг решило ему способствовать, события стали выстраиваться в весьма симпатичную последовательность. Вспыхнула вполне обоснованная надежда, перспектива стала вполне лучезарной, а будущее, как его, так и Ютты, вырисовывалось в более живых и приятных для глаза красках. Угнетающе голые и уродливые деревья на вроцлавском тракте, казалось, покрыла свеженькая зелень листвы, понурая и заснеженная пустошь подвроцлавских лугов и пойм украсило, казалось, разнообразие пахнущих цветов, а карканье долбящих груды земли ворон превратилось в сладкое пение птиц. Короче, могло показаться, что пришла весна.