Судьбы разрушены, личности, во многом разные, но равно гордые, страстные, верные, согнулись под гнетом несложившихся привязанностей, не дотянувшись, кажется, совсем немного до того, что зовется жизненной гармонией.
Нет светлой доли для народа — к такому выводу неизбежно приходил читатель первых публикаций повести. Нет ее из-за насильственной приниженности, отсутствия достойных вариантов выбора своей судьбы. Потому и довлеет над одной, второй, третьей жизнью фатальная предопределенность, что крайне трудноодолима власть косной традиции, семейного деспотизма, бытовой рутины.
Стихия народной речи, поэзия украинского фольклора, яркая обрядовость сельских празднеств, смесь религиозных верований с отзвуками древних легенд придают произведениям Марка Вовчка тот колорит, который в русском их исполнении имел до того лишь один великий аналог — гоголевское творчество.
Большинство авторов нашего сборника: сестры Софья и Надежда Хвощинские, Софья Соболева, М.К. Цебрикова — в меру таланта принадлежали к другой ветви гоголевской традиции — к «натуральной школе», эстетике критического реализма. В «Очерках гоголевского периода» Н.Г. Чернышевский писал о ее существе: «…«Критическое направление» при подробном изучении и воспроизведении явлений жизни проникнуто сознанием о соответствии или несоответствии изученных явлений с нормою разума и благородного чувства»[6].
С наибольшей определенностью, а подчас и обнаженностью, приемы «натуральной школы» воплощены в повести С.П. Соболевой «История Поли». Автор здесь порою переходит на прямолинейное изложение своих взглядов, насыщая некоторые эпизоды открытой публицистикой.
Соболеву охотно печатали в 60-е годы прогрессивные журналы «Русское слово», «Отечественные записки», «Современник». Повесть «История Поли» примечательна уже тем, что опубликована в одном из последних номеров вскоре навсегда закрытого «Современника». Она из тех произведений, которыми ведущий революционно-демократический журнал 60-х годов прощался с читателями.
Повесть исполнена как развернутая реплика в спорах об истинном предназначении женщины. Рассказ о доброй и талантливой чиновничьей дочери-сироте, ее трудном отрочестве включен в композиционную рамку — очерк нравов провинциального общества в городке Плеснеозерске. Эти нравы противостоят нормальной жизни взрослой Поли еще ожесточеннее, еще нетерпимее, чем в голодном детстве вздорный характер мачехи. Там Поля выстояла, здесь — почти сломалась. Во всяком случае, сдалась, обрекла себя на бегство из семьи, где жилось нормально. Плеснеозерцы взбеленились из-за того, что Поля приехала как неофициальная жена здешнего помещика. Унижения, отчуждение, травля, под конец вылившаяся в оскорбительное анонимное послание, — все орудия моральной пытки пустили в ход завсегдатаи плеснеозерских гостиных против молодой женщины.
Публицистический комментарий обнажает идейный нерв повести: «Что могло быть проще и обыкновеннее истории Поли. Такие истории повторяются каждый день и на каждом шагу… Если бы наши губернии не изобиловали плеснеозерцами, то мы пожалуй бы не стали и писать этой истории и не замолвили бы слова в защиту Поли». Здесь открыто заявлена авторская позиция или, как обычно говорилось о «натуральной школе», — тенденция.
Противники прогрессивных литераторов наломали горы копий, стремясь доказать, что тенденция несовместима с художественностью, противостоит ей, вытесняет ее и т. п. Классики критического реализма гениальными произведениями доказали обратное, у второстепенных же писателей случается не всегда оправданный перевес дидактики над художественностью. В «Истории Поли», да и в других произведениях С.П. Соболевой, такой перевес — явление частое.
По поводу подобных художественных просчетов Н.А. Некрасов с огорчением говорил: «Тепло, гуманно перо автора, но торопливо и слишком резко там, где должен всплыть наружу весь герой, и часто автор совершенно некстати выскакивает сам на страницы своего романа»[7].
Это замечание адресовано не С.П. Соболевой, хотя может быть отнесено и к ней, а значительно более признанной писательнице прошлого века — Н.Д. Хвощинской. В тени ее широкой известности и обильного творчества на протяжении 50-80-х годов осталось как бы скрытым литературное наследие рано умершей ее сестры Софьи Дмитриевны Хвощинской. Между тем, по мнению многих критиков: М. Цебриковой, В. Семевского, Н. Демидова, — писательский талант младшей сестры не уступал таланту старшей. При этом стиль ее вполне своеобразен, свободен от подражания «внутрисемейному авторитету». «Работа ее была менее тонка, чем ее сестры, но штрихи были смелее, порой пробивалась горькая ирония»[8].
Софья Дмитриевна умерла от тяжелой болезни на руках сестры в 33 года. К тому времени она создала уже несколько романов: «Зерновский», «Мудреный человек», «Домашняя идиллия недавнего времени», «Городские и деревенские», ряд очерков и повестей. Впервые со времени публикации в «Отечественных записках» в 1863 году роман «Городские и деревенские» переиздается в нашем сборнике. М. К. Цебрикова в воспоминаниях говорит, что мысли о переиздании сочинений Софьи Дмитриевны в обществе возникали неоднократно. Однако Надежда Дмитриевна хранила предсмертное обещание, данное сестре, которая просила ее не издавать и о ней не писать. Такова была скромность младшей сестры, как считают одни, боязнь быть неправильно понятой, как полагают другие литературоведы. А еще вероятнее — и первое, и второе одновременно.
Можно тем не менее пожалеть, что на протяжении долгого времени творчество Софьи Хвощинской известно лишь очень узкому кругу специалистов. На наш взгляд, оно содержит живой и выразительный оттиск своего времени, «населено» колоритными персонажами, богато художественной точностью иронических и сатирических характеристик.
Одна из самых приметных фигур — главный герой романа «Городские и деревенские», либеральствующий и графоманствующий помещик Эраст Сергеевич Овчаров. Этот типаж с ироничной концентрированностью воспроизводит одно из характерных явлений пореформенного времени. Владелец земли и имения, завсегдатай столичных гостиных и заграничных курортов, он кстати и некстати упоенно разглагольствует о жажде прогресса, о любви к народу, о необходимости преобразований. На деле он — отъявленный лицемер, самовлюбленный позер, неспособный по-настоящему заинтересоваться ничем, кроме своей драгоценной особы. Но и такое обыденное своекорыстие он облекает выспренней велеречивостью: «Неустанно заботясь о моем здоровье… делаю это столько же для себя, сколько и для других. Жизнь главных представителей поколения, к которым я имею право причислять и себя, стоит того, чтобы ею дорожили».
На подобных основаниях и крепятся все «человеколюбие» Овчарова, его взаимоотношения с другими людьми. Среди действующих лиц романа есть еще два образа, сравнимых с Овчаровым по главной черте его характера — всепоглощающему лицемерию. Это соседка-помещица, наезжающая в имение из столицы, Катерина Петровна, и обычно живущая в приживалках у некоей княгини, а ныне нагрянувшая гостить к двоюродной сестре Анна Ильинишна. Все три лица (включая Овчарова) — ответвления общего корпя, созданного веками крепостнического засилья, паразитизмом, двоедушием светских гостиных.
Таковы, по преимуществу, господа «городские», как их видит писательница. Господа «деревенские», не покидавшие всю жизнь своего имения, — по ее мнению, проще, естественней, незлобивей. Нет оснований соглашаться с таким противопоставлением, подчеркнутым заголовком романа. Оно далеко не всеобще. Духовный мир, нравственность, что доказано неоднократно, не формируются привязкой к городу или селу. Они — в другом измерении. Однако в середине прошлого века эту истину еще предстояло постигать.
8
Цебрикова М.К. Очерк жизни Н.Д. Хвощинской-Зайончковской. — Мир божий, 1897, № 12, с. 10.