Объединяет заключенных паноптикона (каким бы ни было его контингентное – функциональное – назначение) намерение главного надзирателя заменить отсутствующую или ненадежную волю заключенных волей инспекторов. Именно воля инспекторов (тюремных охранников, десятников, врачей, учителей) должна определять, направлять и контролировать поведение заключенных. Отметим, что не имеют значения ни чувства заключенных относительно того, что им приказано делать, ни то, считают ли они эти приказания законными или же «интернализуют» и усваивают намерения своих инспекторов. Паноптикон интересуется не тем, что люди думают, – но лишь тем, что они делают. Идеологическое доминирование, культурная гегемония, индоктринация или как бы еще ни назывались попытки добиться духовной зависимости, – все это в контексте паноптикона показалось бы неуместной и неоправданной причудой. Никого не заботит, станут ли заключенные все то, что они делают, делать в конце концов еще и охотно, – лишь бы они это делали.
Сводить проблему моральной реформы к нагому остову гетерономного поведения значило напрашиваться на обвинение в цинизме. Такой подход слишком очевидно противоречил либеральным претензиям, слишком резко дисгармонировал с риторикой морально суверенного индивида. Бентам упредил такие обвинения и решительно бросился в бой. Предвосхищая ярость либеральных критиков, он сформулировал их сомнения за них: «Не окажется ли либеральный дух и энергия свободного гражданина обменена на механическую дисциплину солдата или аскетизм монаха? – и не окажется ли результатом столь искусного устройства изготовление серии машин в обличье людей?» И далее он привел решающее, по его мнению, доказательство неосновательности сомнений и беспричинности страхов: «Чтобы дать удовлетворительный ответ на все эти вопросы, весьма остроумные, но не попадающие в цель, необходимо сразу же перейти к итогу воспитания. Будет ли счастье посредством такой дисциплины увеличено или уменьшено? – Назовите их солдатами, назовите их монахами, назовите их машинами: если при этом они будут счастливы, то я согласен. О войнах и бурях лучше читать, но самому наслаждаться лучше миром и покоем»[3].
Паноптикон, по всей вероятности, не будет воспитывать «либеральный дух свободного гражданина». Зато он гарантирует мир и покой, а вместе с тем счастье заключенных. Что означают мир и покой в духе паноптикона, легко вывести из совокупности аргументов Бентама, поражающих своей цельностью и последовательностью. У состояния «мира и покоя» есть две стороны. Объективно оно характеризуется регулярностью, постоянством и предсказуемостью внешнего контекста для всякого действия заключенных. Ничто не оставлено на волю случая, и никакие реалистические альтернативы не обременяют заключенных необходимостью выбора. Им не на что надеяться, зато нечего и бояться. А субъективно состояние «мира и покоя» означает, что заключенные убеждены, что их поведение не расходится с требованиями инспекторов и, следовательно, не рискует вызвать гнев, а заодно и наказание, которому инспекторы подвергнут нарушителей. Поскольку начальники требуют всего лишь конформного поведения, то искусству обеспечивать постоянный поток вознаграждений выучиться несложно, и оно не вовлекает ученика в конфликт, так как лишено противоречий или моральной неоднозначности. Совместно обе стороны «мира и покоя» предоставляют и необходимые и достаточные элементы счастья. «Суверенитет индивида» и свобода выбора в их число не входят.
Тем не менее заключенный Бентама – не марионетка, которой управляют только внешние ниточки. Предполагается, что заключенные – это мыслящие и способные к расчету существа; они совершают выбор, и их поведение – всегда продукт такого выбора. Они также стремятся к счастью, подобно всем нам. И на них можно положиться в одном: в общем и целом они обычно принимают решение, приносящее им не меньше счастья, а больше. Но осуществление выбора – это средство достижения счастья, а не само счастье. На этом основании те, кто осуществляет выбор, предпочли бы тот «мир и покой», который, однажды достигнутый, уже не оставляет места и необходимости для выбора.