Почему-то забыли упомянуть и о том, вероятно сочтя несущественным, что Вилли был Третьим Великим Магом местного отделения Рыцарей Огненного Меча[36] и официально предложил убитому убраться из города до конца недели или пенять на себя.
В последний день перед присяжными предстали главные свидетели. По странной случайности они оказались женщинами: одна — очень старая и очень черная, другая — не слишком молодая, но зато совершенно белая.
Первую нельзя было назвать иначе как колдунья, хотя в древнем и давно забытом африканском языке она имела бы гораздо более звучное имя. Практически все сидящие в зале в свое время пользовались услугами тетушки Хэтти. И хотя большинство приходило, чтобы попросить любовное снадобье или амулет против дурного глаза, некоторые обращались к старухе по более серьезным делам, и не мудрено, что к ней относились с необычным для негритянки почтением.
В городе не было человека старше тетушки Хэтти, ходили слухи, что она жила тут, когда Линкольн освободил негров, и убитый был ее единственным оставшимся в живых родственником. Присягнув, она показала, что обвиняемый, Вилли Маккракен, пришел к ее хижине, когда она готовила ужин, справился об убитом и, когда тот появился на пороге, хладнокровно пустил ему пулю в лоб.
Жена Вилли, пухленькая блондинка в обтягивающем платье, поклялась, что в момент убийства Вилли лежал с ней в постели.
Выражение лиц присяжных, пожирающих глазами ее прелести, выпирающие из-под тонкой материи, не оставляло сомнения в том, что, по их мнению, только круглый идиот мог уйти вечером от такой женщины.
Восемь Рыцарей Огненного Меча сидели вокруг стола в кухне Вилли. Он поднял с пола кувшин, отхлебнул самогона и вытер рот тыльной стороной руки. Взглянув на будильник, стоящий на полке над раковиной, и вновь поднес кувшин ко рту. Пит Мартин протянул руку и отобрал у него кувшин.
— Хватит, Вилли, — он потряс кувшин, чтобы посмотреть, осталось ли там что-нибудь. — Никто не придет сюда, пока мы здесь.
Вилли задрожал.
— Вы-то не видите, как она каждую ночь сидит под большим деревом во дворе, — он потянулся к кувшину, но Мартин со смехом отвел его руку.
— Перестань пить и ты больше не увидишь тетушку Хэтти. Если сосчитать, сколько ты выпил после суда, не приходится удивляться, что тебе мерещится черт знает что.
— А я говорю, что видел ее, — упрямо гнул свое Вилли. — Шесть ночей подряд она сидит под деревом и ждет полнолуния, — он вновь попытался завладеть кувшином.
— Хватит с тебя, — повторил Мартин, убирая кувшин под стол. — Лучше послушай, что я скажу. Тетушка Хэтти мертва и Джексон мертв, и они спокойно лежат под шестью футами земли. Я не виню тебя в том, что ты испугался. Кому приятно слышать такую ерунду, да еще от колдуньи. Но помни, Рыцари справятся с любым ниггером, живым или мертвым. Иди наверх и отдохни. После суда ты, должно быть, не спал и шести часов. И успокой Винни Мей.
Вилли потер лысину.
— Не могу спать, — прохрипел он. — Во всяком случае, когда она ждет внизу. Она сказала, что он вернется в полнолуние, и луна с каждой ночью становится все круглее и круглее.
— Если он вернется, мы о нем позаботимся, — твердо ответил Мартин. — А теперь сделай, что я сказал. Луна встанет лишь через два часа. Иди спать, мы тебя разбудим.
Вилли встал и, шатаясь, поднялся по ступенькам. В темной спальне он стащил с себя одежду и лег рядом с мирно посапывающей Винни Мей. Он пытался бороться со сном, но через несколько минут его громкий храп слился с тихим дыханием жены.
Яркий лунный свет заливал спальню, когда Вилли открыл глаза. Они не разбудили его! Из кухни донеслись голоса, потом пьяный смех. Медленно, словно зачарованный, Вилли поднялся с кровати и подошел к окну. Она должна сидеть там, под старым деревом, ссохшаяся черная мумия, ждущая… ждущая… ждущая…
Глаза Вилли широко раскрылись. Внизу никого не было! Под толстым стволом росла лишь жесткая, начавшая желтеть трава. Он стоял у окна, думая, что никогда не видел ничего прекраснее этого пустого, забросанного мусором двора. И как успокаивал его расшатанные нервы нежный лунный свет.
— Винни, Винни Мей, — позвал он.
Винни улыбнулась во сне, взглянула на него, и тут же спальню огласил такой пронзительный вопль, что Вилли невольно поднес руки к ушам.
Время, казалось, остановилось, когда рецепторы пальцев послали в мозг сигнал о том, что на его лысом черепе каким-то образом выросли курчавые волосы. Вилли бросился к зеркалу. Толстяк с отвисшим животом исчез. Его место занял чернокожий незнакомец… но не такой уж незнакомый.
Пальцы Вилли коснулись лба в поисках маленького пулевого отверстия, но ничего не нашли.
И тут время вновь продолжило свой бег. Винни Мей орала как резаная, и на лестнице уже слышались тяжелые шаги.
Вилли попытался объяснить, что произошло, но мягкий негритянский выговор не придал его словам должной убедительности. Дверь распахнулась, и он с мольбой протянул руки к входящим Рыцарям.
— Нет, — прошептал он. — Я — Вилли. Вы знаете Вилли.
Когда они вышли из тени, он не выдержал. Шаг назад, другой, его ноги коснулись низкого подоконника, и в следующее мгновение он выскочил на пологую крышу. Спрыгнув на землю, вновь попытался объяснить, что случилось, но тут кто-то вспомнил про пистолет.
Раньше Вилли не пробежал бы и мили, но теперь новое гибкое тело без всяких усилий несло его сквозь ночь. Если бы не собаки, ему бы удалось уйти от преследования.
Один из Рыцарей достал колоду карт, и они тянули жребий. Питу Мартину досталась шестерка, и ему пришлось идти за бензином.
Рене Ребетэс
КОЛДОВСТВО В ГРЕЙТ-РОК-СИТИ
Перевод Р. Рыбкина
а белом здании развевается флаг с черными звездами и полосами.
Шоколадного цвета солдат в голубой форме и красном кепи самозабвенно дует в золоченое нутро трубы.
И под аккорды блюза просыпается южный город. Хрипловатыми низкими голосами смеются черные как сажа, длиннорукие и длинноногие юноши, и смеются, показывая клавиатуру зубов, оливковые девушки.
Из домов выходят люди цвета сапожной мази, веселыми ручейками нефти втекают в толпу на главной улице. Они идут, взявшись за руки, все в белых туниках, которые оставляют открытыми ноги и грудь.
Они движутся в ритме, в котором белые двигаться никогда не смогли бы.
Изо всех закоулков течет толпа на великое торжество.
Посередине центральной площади стоит церемониймейстер, древний старик, руки его неподвижно распростерты, а кроткий взгляд устремлен в странное и печальное белое прошлое этих негров.
Труба умолкла, только барабаны сыплют медленный ритм. Барабанщики окружили старика огромным полумесяцем, рты их полуоткрыты, руки гладят туго натянутую барабанную кожу, их сотни, этих черных рук и захлебывающихся голосов. Толпа ждет, молчание ее уже превратилось в бормотанье. Медленно и будто с неба падают на барабанную кожу, как грозовые облака, черные руки, и старческий голос шепчет первые слова ритуала:
— Эбуо бвалу кемаи ва наму…
«О сын моей матери, свершилось чудо…»
Как эхо, повторяет толпа древние слова на диалекте конголезцев и мало-помалу, незаметно, начинает качаться в такт барабанам. Из уст церемониймейстера вылетают хриплые звуки, они превращаются в слова. Медленно идет обряд, тихо, шепотом, звучат голоса.
Бормотанье барабанов и голосов внезапно разрывает труба. Мотив звучит напряженно и полон грусти, как древние мелодии негров. Глубокая печаль исходит из него и проникает в самые поры. Печаль огромным гамаком качается на центральной площади Грейт-Рок-Сити…
Старик лепечет что-то, рев толпы заглушает его слова, труба воплем тоски пронзает воздух, и то же самое происходит сейчас во всех других городах; вскоре негры начнут танцевать, и слова, жесты и музыка сплетутся в нить рассказа о событиях, воскрешаемых в памяти ежегодно на протяжении вот уже больше тысячи лет.
Как разбивается на осколки плоский кусок обсидиана, темнокожая потная толпа разобьется на группы и пары, все станут в скручиваемые ритмом ряды и, как в древние времена, расскажут о тех событиях своим танцем.