Затащив их в тот же миг под себя, волна должна была бы с издевкой вознести обоих на гребень, а затем, адским по силе ударом сокрушить о каменистое дно. Но вспененная вершина водяной горы грянулась оземь за спиной Василисы, каким-то чудом не тронув тех, кому готовила гибель. А в следующее мгновение женщина осознала, что стоят они оба уже всего лишь по колено в воде, и море бессильно клубится у ног, не способное более накрыть их с головой и затянуть в небытие.
Василиса ослабела от пережитого волнения и теперь держалась на ногах так же нетвердо, как и Михайла Ларионович. Оба поминутно пошатывались и оступались, пока, собравшись с духом, женщина не шагнула на берег, ведя спасенного за собой. Им приветственно сияли белизной столь знакомые колонны эллинского капища.
– Ты не оставишь меня больше? – с надеждой спросил у нее Кутузов. – Не сбежишь, как тогда в степи?
– Мне от тебя сбежать не судьба: все одно – обратно прибегаю, – с теплеющими от слез глазами проговорила женщина. – Ты не тревожься: я завсегда рядом окажусь, как будет нужда и другие от тебя отступятся.
Она с нежностью провела рукой по его лицу, но на пальцах ее осталась кровь.
– Что это? – изумилась она, только сейчас заметив багряные струйки на обоих его висках. – Старые раны открылись?
– Считай, что так, – ответил Михайла Ларионович.
– Пора б им уже затянуться! – качала головой Василиса, зачерпывая морскую пену у своих ног и омывая ему лицо. – Сколько лет-то прошло…
– Да сколько б ни прошло… – горестно прозвучало в ответ.
– Выздоравливай! Как иначе? – шептала женщина, прижимаясь виском к его виску и смешивая свои слезы с его кровью. – Ты же не можешь не победить!
– И кого мне сейчас побеждать? – услышала она потерянный вопрос. – Себя самого?
С тяжелым сердцем женщина кивнула. Несмотря на замешательство Кутузова, она уже видела в его глазах силу жить и сознавала, что он вот-вот покинет ее и те странные пределы, где они оба нашли друг друга. Разлука вновь распахивала перед ней свою черную пасть, и Василиса едва удерживалась от того, чтоб застонать, накрепко обвить руками свою любовь и никогда больше не отпустить от себя. Остаться бы с ним, а в жизни или в смерти – что ей за дело!
Однако она преодолела свой порыв и, поочередно припав губами к его ранам, заставила остановиться не унимавшуюся прежде кровь.
– Воды бы! – привычным ей голосом вдруг попросил Михайла Ларионович. – Поскорее!
– Сейчас, сейчас, будет тебе вода! – поспешила уверить его Василиса, с надеждой поднимая глаза к небу. Оно оказалось затянуто тяжелыми тучами, из которых накрапывал все убыстряющийся дождь. А затем их обоих накрыл ливень, столь сильный, что женщина уже не видела любимого подле себя и наугад тянула руки туда, где он только что находился…
Когда она пришла в себя, капли стучали по ее лицу. Рядом на коленях стоял татарин и в отчаянии что-то причитал на своем языке. Василиса зашевелилась, села, и он пораженно всплеснул руками.
– Я думал, ты умер! – воскликнул он.
Женщина попыталась ободряюще улыбнуться, но улыбка не шла на ее лицо. Гроза уже миновала, подходил к концу и дождь, и татарин вывел лошадь из-под деревьев и вновь пустил по дороге, ведущей к Севастополю. Все время пути Василиса молчала, не шевелясь: она чувствовала себя, как человек с пробитым навылет сердцем.
Едва вернувшись домой и успокоив детей и горничную, уже не знавших, куда бежать и где искать ее, Василиса заперлась в своей комнате и разыскала письменные принадлежности. Взявшись за перо, женщина призвала на помощь все свое мужество: тот вопрос, что терзал ее, нельзя было задавать в письме к мужу в явном виде. И она терпеливо перечисляла на бумаге незначительные семейные новости, а также откликалась на события, упомянутые Иваном Антоновичем в его последнем послании. И лишь под конец, видя, что письмо ее вышло ровно таким, как обычно, дописала, словно бы невзначай:
«Третьего дня встретила я на рынке Матвея Ковалева, того инвалида[67], что вышел в отставку позапрошлой весной. Так он пытал меня, не имею ли я через тебя каких-нибудь вестей о бывшем его командире, Кутузове. А то он не знает, как за того в церкви записки подавать – за здравие или за упокой».
Пылая лицом, Василиса опустила перо. По словам торговок, время от времени отдававших Матвею Ковалеву подгнивший товар по бросовой цене, инвалид отдал Богу душу незадолго до конца Петрова поста[68]. А стало быть, буде и усомнится муж в таком разговоре, расспросить уже некого.