Поразительно, до какой степени повторились события, между которыми пролегло четырнадцать лет и двадцать четыре дня! Как и в первый раз, пуля вошла в левый висок полководца и вышла в правый, не задев мозга и не повредив глаз. Лишь угол правого из них несколько опустился, однако, способность видеть им фельдмаршал сохранял вплоть до преклонных лет. Вопреки распространенному мифу, Кутузов отнюдь не был одноглаз, что подтверждается свидетельствами современников. Вот, что вспоминал о нем Федор Глинка, офицер и писатель, в 1812 году:
«Правый глаз его был несколько прищурен. Всматриваясь внимательно, вы бы легко заметили, что в нем уже погасла живая точка света. Это следствие раны, ужасной, неслыханной, о которой в свое время говорили все врачи Европы».
Так что Михайле Ларионовичу, лицо которого не обезобразила рана, вполне мог бы позавидовать Потемкин, который хоть и велел живописцам изображать себя на портретах с двумя глазами, на деле лишился одного из них еще в юности, в кабацкой драке.
Словно бы намереваясь в точности воспроизвести то, что произошло некогда в Тавриде, вторую рану Кутузова также сочли смертельной:
«Вчера опять прострелили голову Кутузову. Я полагаю, что сегодня или завтра он скончается», – писал принц де Линь австрийскому императору Иосифу II 19 августа 1788 года. А четыре месяца спустя, когда генерал вернулся в строй (на сей раз выздоровление шло куда быстрее), его лечащий врач Массо не удержался от восклицания: «Должно полагать, что судьба назначает Кутузова к чему-нибудь великому, ибо он остался жив после двух ран, смертельных по всем правилам науки медицинской».
Великие дела не замедлили найти генерала. Правда, к тому времени, как Кутузов окончательно выздоровел, Очаков уже был взят (штурм его в декабре 1788 года продолжался всего час с четвертью, и потери были отнюдь не так велики, как потери армии вследствие болезней), однако русским войскам предстояло овладеть еще одной чрезвычайно важной крепостью – Измаилом, главной твердыней Оттоманской Порты на берегах Дуная.
«Раньше небо упадет в Дунай, чем русские возьмут Измаил», – самонадеянно восклицал султан Cелим III. «Крепость сия не имеет слабых мест», – вынужден был констатировать и главнокомандующий русской армией Суворов. Что думал Кутузов, глядя на семиметровый крепостной вал, увенчанный семью бастионами, неизвестно, но, возможно он вспоминал о том, что два года назад императрица трижды справлялась лично у Потемкина о состоянии здоровья своего любимого генерала. А стало быть, она возлагала на него большие надежды.
Во всех событиях, сопровождавших взятие Измаила, Михайла Ларионович остался полностью верен себе. На военном совете, предшествовавшем штурму, командующий гребной Черноморской флотилией, генерал-майор де Рибас, испанец на русской службе[69], предложил отвести главную роль в боевых действиях массированной бомбардировке крепости с речных судов. Наклонившись к Суворову, Кутузов тихо заметил главнокомандующему: «Если вы согласитесь с Рибасом, вся слава взятия Измаила будет принадлежать ему». Будучи по характеру гораздо простодушнее искусного интригана де Рибаса, Суворов не мог не оценить кутузовскую проницательность и отблагодарил его во время штурма. Когда схватка на крепостном валу была в самом разгаре, и чаша весов еще не думала склоняться в сторону россиян, генералу доставили от главнокомандующего следующую депешу: «Я донес уже в Петербург о покорении Измаила, а Кутузова назначаю измаильским комендантом». После чего судьба неприступной твердыни была решена[70].
В победной реляции Потемкину Суворов отвел восхвалению Кутузова столько места и высказался о нем с таким чувством, что светлейшему князю Таврическому впору было испытать укол зависти. «Достойный и храбрый генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, влез на вал, овладел бастионом и, когда превосходный неприятель принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал потом поражать врагов…»
«Он шел у меня на левом крыле, но был моей правой рукой», – такими словами главнокомандующий завершил прославление Михайлы Ларионовича. Но за глаза все же, посмеиваясь, высказался о нем так: «Ой умен, ой хитер, никто его не обманет».
На радостях государыня Екатерина произвела генерал-майора в генерал-поручики[71] и украсила его парадный мундир еще одним орденом – Святого Георгия III степени[72]. Взятие Измаила стало первым ярким триумфом Кутузова как полководца и было бы прекрасно всем – проявленными им умом и храбростью, значимостью одержанной победы и вознаграждением, если бы… Если бы именно под стенами этой крепости, в декабре, незадолго до штурма, Михайла Ларионович не получил известие о смерти своего единственного законного сына. Кутузов ни разу не видел этого ребенка, родившегося в начале 1790 года после краткого визита к нему жены годом ранее, но сама мысль о том, что на свете больше нет наследника его блестящего имени, была убийственна.
69
И один из основателей Одессы, в честь которого и названа знаменитая Дерибасовская улица.