Кто же уцелел в эту злую пору заслуженного и незаслуженного сведения счетов со всеми, кто блистал при Екатерине? Он, генерал-поручик Голенищев-Кутузов. Да не просто уцелел: Павел благоволит к нему настолько, что доверяет новую дипломатическую миссию, не менее важную, чем блестяще проведенные им пять лет назад переговоры в Стамбуле.
Дело в том, что Пруссия польстилась на уговоры Франции разделить Европу меж собой, и российские дипломаты в Берлине бессильны убедить короля в том, что решение сие самоубийственно. Ах, если бы только удалось склонить монарха к антинаполеоновскому союзу с Россией, Австрией и Британией! Сам чрезвычайный посол, Никита Панин, молит прислать ему в помощь «доверенного агента», способного «разъяснить королю сущность дел, побудить его к работе, предупредить происки французов и разрушить их оковы». Кому, как не Кутузову доверять подобные дела! Для обсуждения подробностей новой миссии он и вызван сейчас на аудиенцию к государю.
Ему доложили, что карета заложена. Проводить Михайлу Ларионовича вышла жена. Она молча сняла некие невидимые мужскому глазу пылинки с его мундира и перекрестила мужа. Кутузов улыбнулся ей: Екатерина Ильинична всегда радовала его покорностью и бессловесностью. Чего еще желать от супруги? Красоту, юную свежесть и любовный пыл надобно искать вдали от дома.
– Достойно ли я выгляжу? – спросил он у жены, давая ей возможность высказаться.
– Ты – настоящий Агамемнон, – с почтением в голосе и глазах отозвалась Екатерина Ильинична.
Сидя в карете и преодолевая незначительное расстояние, отделявшее его дом от Зимнего дворца, Михайла Ларионович воскрешал в памяти те фрагменты «Илиады», что были связаны с Агамемноном. Предводитель армии ахейцев в войне против Трои, он носил лестный титул «царя царей». Война закончилась поражением троянцев, а, стало быть, «царь царей» был увенчан лавровым венком победителя. Что ж, недурное сравнение подобрала Екатерина Ильинична! По возвращении надо будет поблагодарить ее за это.
Перед тем, как явиться императору Павлу кандидатом на роль «доверенного агента», Кутузов, разумеется, видел его и раньше. Сын Екатерины всегда производил на него впечатление болезненно обидчивого и совершенно не умеющего держать себя в руках человека. Впрочем, возможно ли быть иным, если ты нелюбим собственной матерью, отстраняем ею от всяких государственных должностей, а года твои таковы, что сама природа требует быть занятым полезным делом? Но нет, изволь томиться в Гатчине, как в золотой клетке и ежегодно обеспечивать трон новыми наследниками. Да от такой жизни, право, недалеко до умопомешательства!
После взаимных приветствий, которые Кутузов произносил умиротворяюще приятным голосом, а Павел – отрывистым и как будто раздраженным, император перешел сразу к делу:
– Граф Панин отзывался о вас как о человеке, коему можно доверить самые деликатные вопросы, – произнес он таким тоном, как если бы ни на мгновение в сие не верил. – Скажите же, как вы полагаете подтолкнуть Пруссию к союзу с Россией?
Он вскинул голову и оглядел Кутузова взглядом учителя, экзаменующего неспособного к наукам ученика.
Михайле Ларионовичу не пришлось раздумывать: такой вопрос он предполагал:
– Прежде всего, – сказал он, позволяя себе легкую улыбку, – я напомню его величеству о том почтении, которые Вы, Государь, питаете к его августейшему дяде[79]. А затем уверю его в том, что армия русская с виду уже ничем не отличается от прусской, а потому было бы затруднительно иметь нас в качестве противника: как отличить своих от чужих на поле боя?
– Хм! – с удивлением сказал Павел, не ожидавший такого начала. Он и не подозревал, что Кутузов найдет столь полезным его приказ переодеть армию в мундиры прусского образца. Это волей неволей располагало к собеседнику, о чем сказали Кутузову смягчившиеся черты лица императора. Но Павел вдруг снова встревожился:
– Стало быть, вы поддерживаете мои нововведения? А вот ваш учитель, граф Суворов, восстает против них.
Что за прелестный поворот беседы! Кутузов не мог не знать, что Суворов, открыто подавший голос против насаждаемой Павлом бессмысленной муштры и крайне неудобной формы на прусский манер, сейчас в опале. Попробуй отзовись тут с уважением об Александре Васильевиче! Но и очернять того, кому Михайла Ларионович был стольким обязан, включая славу Измаильского сражения, не поворачивался язык.