– Странно, что Кутузов вообще получил сие назначение! – с неприязнью в голосе вмешался Иван Антонович. – После аустерлицкого позора лично я не доверил бы ему командовать и пожарной бригадой.
Филарет, протестуя покачал головой:
– Кутузову нельзя ставить в вину Аустерлиц. С самого начала кампании он был главнокомандующим только на бумаге. Государь не любит его – одному Богу известно, за что – и велел во всем подчиняться бездарному австрийскому фельдмаршалу Макку. Вообразите только: Кутузова с его умом и талантом делать пешкой в неумелых руках!
– Я вижу у Кутузова один бесспорный талант – умение создать себе громкую славу, – непримиримо отрезал Иван Антонович.
– А вы-то его за что так не любите, батюшка? – удивился Филарет, заставляя Василису застыть в неподвижности. – Я не видел другого полководца, который бы так заботился о нуждах армии, как он. Если б вам довелось с ним служить, вы бы сами стали тому свидетелем. Во время той злополучной кампании 1805 года он заметил, как рвутся у солдат сапоги на каменистых дорогах, и попросил австрийцев доставить сапожников на предполагаемые места привалов. Сам следил за тем, чтобы наши доблестные союзники не урезали солдатский паек, и во все солдатские нужды вникал лично.
Василиса думала, что мужу будет нечем крыть такую карту, но он неприязненно сказал:
– Я знаю его с другой стороны. Мне приходилось иметь с ним дело под Очаковом. И, доложу я вам, коварства ему не занимать.
Филарет пожал плечами:
– Полководцу и не пристало быть прямодушным, так же, как и врачу – излишне чувствительным. Вот, например, наш противник в этой турецкой кампании – Ахмет-паша – был давним знакомым, даже приятелем Кутузова. Они сдружились, кажется, во время его посольства в Стамбул. И что же? Когда нам понадобилось собрать сведения о намерениях турок, Кутузов, вполне по-дружески, затеял с пашой переписку. А в ней намекнул, что государь не прочь начать мирные переговоры. Паша ему поверил и не усомнился в том, что наш главнокомандующий действительно долго ждет ответа из Петербурга. А тем временем один из приближенных паши разузнал его планы, а заодно и продал нам четыреста кораблей, на которых янычары собирались форсировать Дунай. Представьте себе, каково пришлось паше, когда он осознал, что мира не предвидится!
– Да, уверять в своем полном дружелюбии, а потом нанести удар – это кутузовская тактика, – мрачно подтвердил Иван Антонович.
Но Филарет стоял на своем:
– Победителей не судят. Турки еще долго будут помнить Рущук.
Василиса приметила, что Никите Комлеву тоже хочется вступить в разговор, но он решительно не знает, кого из спорщиков поддержать. В пользу шурина говорил опыт: Филарет участвовал и в кампании 1805 года, и в последней русско-турецкой войне. Возразить ему означало выставить себя невежей. В пользу тестя говорили родственные чувства: не ссориться же с родней из-за такой безделицы, как некий генерал!
Поразмыслив, Комлев осторожно спросил:
– Неужели при Аустерлице у Кутузова не было возможности повлиять на исход сражения?
Филарет покачал головой:
– Наш государь возомнил себя Александром Великим[87] и этим испортил все дело. Когда Кутузов уже освободился от подчинения австрийцам, и успешно теснил Наполеона, его величество зачем-то вдруг решили прибыть в армию и сами ее возглавить. И тут Кутузова опять лишают права голоса, всем распоряжаются австрийцы, а конец известен! – Филарет махнул рукой.
На какое-то время все опять замолчали. У Филарета стояла перед глазами та страшная картина, что он наблюдал со своей батареи: проломленный ядрами лед озера и обезумевшие от смертного страха лошади, колотящие по нему копытами. Сотни кавалеристов и пехотинцев, отступавших, в попытке спастись, и не подозревали, что бегут поверх своей будущей могилы.
– У помещицы Гольцовой в том бою погиб сын, – подала голос Ольга.
– А у Кутузова – зять, – парировал Филарет. – Да и сам он был ранен в голову.
– Навылет позади обоих глаз? – хором спросили Василиса с Иваном Антоновичем.
– На сей раз нет, – ответил Филарет, – пуля задела щеку.
– А я слышал, будто бы он опять был ранен смертельно, – снова вступил в разговор Комлев.
– Это его неверно понятые слова. Кутузов назвал своей смертельной раной исход боя. Да уж, достойно его седин было расхлебывать кашу, заваренную Александром и Францем[88]. Если ты – император, сие еще не значит, что ты что-то смыслишь в военном деле! Наполеон был единственным полководцем из них троих[89]. А наш доблестный государь удирал с поля боя так, что по дороге растерял всю свиту! В штабе же он решил подлечить себе нервы вином. Так того не нашлось ни капли – все уже выхлебал австрияк.