– Скорей бы! – еле слышно выговорил он.
Василиса отвела взгляд, прерывисто дыша и подрагивая губами. Была б ее воля, понесла бы она его сейчас на руках, да не в Ахтиар, где вновь Михайле Ларионовичу служба предстоит, а в ту пещерку близ Черной реки, где некогда встретились они с ним. А там укрыла бы на веки вечные от всех на свете войн, врагов и опасностей. И счастье ее было бы беспредельным.
XXXVIII
«…Верил ли он в те мгновения в то, о чем говорил? Или, по своему обыкновению лицедействовал? Сдается мне, что всего лишь хотел верить и страстно убеждал прежде всего себя самого, а меня уж во вторую очередь …»
По возвращении в Ахтиар Михайла Ларионович еще долго не мог вернуться к жизни во всей ее полноте. Днями лежал у себя на квартире почти недвижим, с превеликим трудом отражая натиск боли, и Василиса, во всякую свободную минуту прибегавшая его навестить, дивилась тому, как стойко переносит он мучения. Ни разу и не обмолвился о них!
Осень уже разворачивала огненные свои знамена, и подоспел праздник чуда архангела Михаила в Хонех – именины Кутузова – в который Василиса, уйдя на берег моря подальше от чужих глаз, горячо молилась, славя предводителя небесного воинства за чудесное исцеление Михайлы Ларионовича. В этот же день явился поздравить командира весь его батальон, и неподдельная привязанность солдат не могла глубоко не тронуть тех, кто наблюдал за их встречей с командиром. Беседуя, засиделись они далеко за полночь; все вспоминали роковой бой под Шумлами и сетовали на то, что хоть и неплох командующий ими нынче офицер, а все не то!
– В огонь и в воду за ним не пойдешь, разве что на плац – маршировать! – ко всеобщему смеху подвел итог один из гренадеров.
Раз в день непременно наведывался к раненому кто-нибудь из офицеров, и даже имам Дениз время от времени присылал справляться о здоровье своего ученика. С посыльным передавал лекарственные травы, настои которых способствовали возвращению сил, а однажды прислал мешочек незнакомых злаковых растений. По словам татарина-гонца, прежде их имели право собирать одни только люди султана, увозя прямиком в стамбульский дворец Топкапы.
– Чем же так чудодейственна эта трава? – полюбопытствовал Кутузов.
Татарин широко ухмыльнулся:
– Она помогала султану как можно чаще навещать свой гарем. Имам уверен, что скоро вы окончательно вернетесь к жизни.
– Теперь придется, – пообещал Кутузов.
Василиса проводила подле своего возлюбленного все осенние вечера, лишь время от времени уступая место навещавшим его товарищам. Развлекала его разговорами, а поскольку сам Кутузов говорить мог по-прежнему мало и через силу, беседу вела все время сама. О чем только не ей случалось рассказать ему в эти дни! Почитай, всю свою жизнь и поведала – а о чем еще могла она поведать, кроме своей жизни? И про батюшку, про то, как через театр он смерть принял, про замужество свое и про путешествие в Тавриду. Все выложила, как на духу, и единственное, где слукавила – это про мужа поминая. На словах, сбежала она в Тавриду, его схоронив.
Кутузов с интересом кивал или приподнимал брови, вслушиваясь в ее слова, и, к большой радости Василисы, не обнаруживал ни малейшего недоверия к истории. Один лишь единственный раз совершенно некстати, когда повествовала она совсем о другом, вдруг спросил:
– А муж-то твой отчего помер?
– Помер? – растерянно переспросила Василиса, которую перебили посреди рассказа о побеге от домогавшегося ее офицера. – Как помер? Ах, да, лихоманка его одолела – вот он и сгорел в считанные дни.
– А лихоманку как подхватил? – продолжал зачем-то допытываться Кутузов.
– А Господь его знает! – делая свой голос как можно более невинным, отвечала Василиса. – Я и сама дивлюсь: не простывал он вроде…
Ее последние слова предательски повисли в полной тишине.
– Ну да Бог с ним, – прервал неловкость Кутузов. – Так ты говоришь, прямо с обрыва и прыгнула?
И Василиса с облегчением продолжила рассказ.
К празднику Покрова[36] стрекот цикад еще стоял в воздухе, хоть и раздавался куда слабее, чем летом. Но тепло и не думало покидать пределов Тавриды: солдаты по-прежнему расхаживали по лагерю без мундиров, в одних рубахах. Михайле Ларионовичу было еще далеко до возвращения в строй, но он уже проводил некоторое время на ногах и даже спускался к морю – посидеть на камнях. Впрочем, усталость довольно скоро вынуждала его вернуться к дому татарина, у которого он был на постое. Туда, во двор, под кизиловое дерево, денщик выносил днем постель офицера, чтобы тот мог вволю дышать нежным, душистым ветерком, набираясь сил.