Она едва не рыдала, и мутная стена заслоняла возлюбленного от ее глаз. Но все же, собравшись с силами, девушка прояснила свой взгляд.
– Я уж говорила вам однажды – прошептала она, – что вы с победою всю жизнь не разлучитесь. Вы ее так любите, что она вас вовек не оставит. Ну а я… я вас не оставлю в трудный час.
И, вслепую от слез, она протянула к Михайле Ларионовичу руки. Он обнял ее, и две их фигуры слились в одну, а затем и вовсе пропали, укутанные тьмой безлунной ночи.
Ускакал Кутузов на рассвете. Больше никаких существенных слов между ними сказано не было. Офицер предупредил, что писать едва ли сможет, и девушка не стала допытываться, почему, и без того зная ответ: не мог он обнаружить перед всеми так явно свои к ней чувства. Напоследок приласкала она его красавца-коня и прижалась к нему щекой: обнять самого Михайлу Ларионовича мешало ей присутствие его денщика и караульных солдат.
Кутузов легко вскочил в седло и посмотрел на нее, разбирая поводья. Василисе вдруг вспомнилось, как учил он ее управляться с лошадью, увозя из пещерной кельи.
«Вот ведь какой поворот судьба дала!» – пронзила ее горькая мысль.
– Молись за меня, пустынница! – улыбнулся Кутузов, разворачивая коня.
Василиса лишь кивнула, не в силах говорить. Она явственно ощущала, как, удаляясь от нее в этот утренний час, он разрывает надвое ее душу.
Императрица Екатерина II родилась за два века до того, как Сталин произнес свою историческую фразу: «Кадры решают все»[41], а потому не могла осознанно взять ее на вооружение в многолетней игре с государством российским. Однако всю жизнь хитроумная немка жила и царствовала так, как если бы сталинский лозунг был крупными буквами начертан на стенах ее кабинета.
В кадровой своей политике Екатерина придерживалась очень простого и действенного правила: те, в ком она чувствовала хоть малейшую угрозу своему месту на троне – ее муж Петр III, оба сына – цесаревич Павел и Алексей Бобринский[42], та загадочная особа, что осталась в истории под именем княжны Таракановой, не говоря уже о бунтовщике Пугачеве – либо уничтожались физически, либо всю жизнь находились под пристальнейшим надзором, не имея возможности сделать ни шагу с отведенного им скромного шестка. Те же, в ком императрица угадывала талант государственного деятеля и честолюбие, однако без притязаний на престол, возносились ею высоко и доверием пользовались изрядным. Ах, как посмеялась бы Екатерина, доживи она до воцарения Наполеона и узнай о том, что он создал специальную тайную полицию, чтобы следить за … министром полиции Фуше! Нет, своим доверенным людям она действительно доверяла, прилагая немало сил к тому, чтобы окружить себя таковыми.
Нам не известно достоверно, когда императрица впервые обратила внимание на будущего фельдмаршала; но, скорее всего еще в 1765 году, когда Кутузов, вернувшись из польского похода и служа под Петербургом, периодически нес почетный караул в Зимнем дворце. Не случайно же немногим позже он, восемнадцатилетний, будучи всего лишь в чине штабс-капитана вдруг оказался в составе Уложенной комиссии, составлявшей свод законов Российского государства. Неожиданный виток в карьере, не правда ли? И весьма почетный! Однако почет почетом, но три года спустя комиссия прекратила свою работу (кстати, так и не доведя ее до конца), а Кутузов надолго исчез из поля зрения Екатерины, вернувшись на поля сражений.
Императрица могла бы больше и не вспомнить об умном и обаятельном офицере, на котором когда-то остановила свой взгляд, но… поистине, турецкий янычар, простреливший Кутузову голову, оказал ему неоценимую услугу! Реляция Долгорукова – смутное воспоминание – решение о награде – и, в итоге офицер вновь предстает перед своей государыней. Она пристально всматривается в него, склонившегося в почтительном поклоне, и видит, что Кутузов – один из тех редких людей, которым годы идут только на пользу. Это, несомненно, признак ума, и Екатерина удостаивает подполковника беседой. Прогуливаясь с ним по дворцовой оранжерее и слушая повествование о событиях в Тавриде, она неоднократно ловит себя на мысли о том, что находится в театре, и внимает монологу талантливого актера. Как он умеет приковать к себе внимание! До чего красноречив! А это непринужденное, живое обхождение с собеседником! Его отнюдь не сковывает ее высочайший в империи статус, но все подобающее императрице почтение Кутузов выказывает ей безупречно. И весьма грациозно при том.
Улыбка Екатерины, обращенная к офицеру, сперва любезно-официальная, становится все более и более естественной и теплой. Да, мало кто так умеет обращаться с людьми! Братья Орловы чересчур грубы и напористы, Никита Панин – вольнодумен и мягкосердечен (скверные для человека, облеченного властью, черты!), а Суворову место либо под огнем неприятеля, либо в монастыре со строгим уставом, во дворцы же его лучше не допускать. Что до Потемкина, ее правой руки, то он хорош всем, но не следует укреплять его в мысли, что он единственный государственный муж в ее державе. Ведь тот офицер, которого она видит перед собой, просто создан для того, чтобы располагать к себе людей и внушать им желательные для себя мысли, что сулит ему скорый и яркий взлет. «Ах, как он был бы хорош на дипломатической службе! – вдруг осеняет императрицу. – Но не сейчас, чуть позже. Пусть наберется опыта, расширит кругозор…»