В тесном скрадке Варяжко что-то шепнул Михне, тот утвердительно закивал: понял, мол.
Михна разобрал лычные веревки, тянувшиеся от просеки в скрадок, расширил рукой оконце и поманил к себе Святополка.
— Гляди, княжич, — зашептал он ему на ухо. — Эвон две жерди стоят, а сверху эвон другая. Видишь?
— Вижу.
— А на верхней перевес подтянут, сеть такая. Утки летят по просеке от озера к реке. Как заслышим добрую стаю, дернем эту веревку. Перевес упадет, сеть раскроется — и стая наша.
Взволнованный Святополк кивал головой точь-в-точь, как только что Михна на берегу перед Варяжкой. Такое внимание княжича к лову понравилось Михне, и он сунул ему в руку веревку.
— Чуток натяни. Вот так. И жди знака моего. Как махну рукой, дергай что есть силы. Сможешь?
Святополк кивал головой, боясь заговорить и спугнуть торжественную тишину. В скрадке все затаились, прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. В сухой примятой траве запищала мышь. Дружинник стукнул по тому месту кулаком. Михна покосился на него с неудовольствием: хоть шум и невелик, а мешает.
Но вот со стороны просеки донеслось частое тонкое посвистывание. Святополк напрягся, ожидая сигнала Михны. Тот это почувствовал и покачал отрицательно головой: нельзя. Тонкий слух Михны определил — всего две-три утки пролетели, не стоит перевес ронять. Он ждал стаи.
Посвистывая крыльями, пролетели еще две, потом три. Михна не шевелился. Но вот он вытянул шею, подался вперед и стал поднимать руку. Святополк понял — сейчас махнет. Но никто, кроме ловчего, еще ничего не слышал, — видимо, слух у Михны оказался острее, чем у всех.
Он махнул резко рукой, Святополк изо всей силы рванул на себя веревку. Там, на просеке, раздался мягкий шорох, и тут до всех донесся густой шум приближающейся стаи.
В какое-то мгновение стая врезалась в сеть. В скрадке услышали вслед за шумным ударом крик уток и трепетанье многих крыльев. Михна первым выскочил из скрадка и бросился к перевесу, доставая на ходу нож-засапожник. За ним побежали остальные.
Перевес лежал на земле. Под ним серой массой копошились утки. В сумерках трудно было определить, сколько их, так как видно было только живых селезней с их «зеркальцами», серые утки сливались с землей.
— Пособи, — скомандовал Михна дружиннику.
Они стали вдвоем выбирать уток из-под перевеса, орудуя ножами. Добивали живых, резали разбившихся насмерть, чтобы кровь спустить. Княжич с кормильцем стояли и смотрели.
Святополк хмурился, покусывал губы, и Варяжко понимал — мальчик впервые видит столько крови. Ничего, пусть привыкает.
— Счастливая у тебя рука, княжич, — польстил ловчий Святополку. — Эвон сколько накрыл их.
Уток и правда попало в перевес много, и Михна был и суетлив и весел, видимо надеясь, что при дележе господа и его не обидят. Привычно орудуя ножом, он болтал охотничьи пустобайки:
— Пошел я на лыко гору драть, увидел, на утках озеро плавает. Вырубил я три хлуда[30]: костяной, смоляной да масленый. Один кинул — не докинул, другой кинул — перекинул, третий кинул — не попал. Озеро вспорхнуло и полетело, а утки те и осталися. Вона их сколька-а-а!
— Ты глумом-то[31] не займайся, — осадил его дружинник.
— Сказано на глум, а ты бери на ум, — отвечал неожиданно бойко Михна.
Отроку не нравилось, что какой-то смерд с ним, княжьим дружинником, говорит без должного почтения. Осадить бы мужлана, да княжич с боярином могут его сторону взять.
— Живешь ты как у Бога за пазухой, — укорил он Михну. — Мясо, вишь, тебе прямо на тарели несут.
— Эх, — вздохнул ловчий. — Принесли на тарели, да края обгорели.
— Не тарарусьте, — вмешался Варяжко. — Смерклось уж. Княжичу на покой пора, а вы с дичью вожжаетесь. Когда печь-то ее?
— Нести много, — сказал дружинник.
— А все нам к чему? По утице на человека, и ладно. А от двух десятков, чай, не надсадишься.
— Так ведь утро еще впереди, — пытался настоять на своем отрок, имея мысль подлую — отмстить языкастому смерду, не оставив ему ничего. Михна это хорошо уразумел, и еще не всех вынули уток из перевеса, как он стал лыком связывать готовых в пук. Делал скоро, сноровисто, цепляя уток петлями за головы. Нанизав огромную связку, положил ее перед Варяжкой:
— Вот, господин, двадцать пять утиц. На здоровье тебе и княжичу нашему.
— Утром забеги, — сказал Варяжко Михне. — Зачтем в дань тебе. Дам бересту для данщика.
— Спасибо, спасибо, боярин, — закланялся Михна. — За твою доброту спасибо. Забегу.
Костер горел большой и жаркий. Несколько отроков принялись из принесенных уток готовить походный ужин.