Сын из Америки

Исаак Башевис Зингер СЫН ИЗ АМЕРИКИ рассказы

Предисловие Т. Ротенберг

Мы никогда не «прочтем» того, что сохранил для нас один из интереснейших писателей нашего времени Исаак Башевис Зингер, потому что, как заметил составитель и переводчик этой книги, «его рассказы как на золотом диске записаны на всеми забытом языке, и непосвященные вынуждены слушать их на пластмассе». Зингер рассказывает, как правило, от первого лица — своего или одного из своих героев. Свободно и доверительно, будь это даже тот, «кого никто не любит и все живущее клянет». Однако, по счастью, перед нами чертова дюжина рассказов едва известного у нас лауреата Нобелевской премии по литературе, тщательно отобранная и бережно «озвученная» прекрасным поэтом и переводчиком Александром Величанским, чьи книги начинают выходить у нас лишь сейчас, с опозданием на жизнь их автора. Нужно сказать, что в нашем «черно-белом» восприятии есть элегантность полевых цветов. И все же при воссоздании ушедшей культурной традиции, когда перевод делался с языка-посредника, мы не можем ощутить все краски мира Зингера.

Первый роман писателя, вышедший на английском, — «Семья Москат» (1950) — открыл Америке, куда писатель эмигрировал из Польши в 1935 году, а вскоре и читателям других стран неповторимый и уже исчезнувший мир. Четыре из восьми его романов посвящены жизни польских евреев с конца прошлого века до захвата Польши, когда все, кто не смог эмигрировать, погибли в фашистских, а те, кто бежал в Россию, — в советских лагерях. Роман «Сатана в Горае» рисует события апогея ожиданий прихода Мессии в бывшем центре еврейской духовности в период ее глубокого кризиса 1665–1666 годов. Действие удивительно поэтического и сильного романа «Раб» (1962) происходит также в XVII веке, при Богдане Хмельницком, одном из самых жестоких и последовательных гонителей евреев. Роман «Враги. История любви» (1972) рассказывает о жизни еврейских эмигрантов в США в первые годы после Катастрофы, как в еврейской истории называют уничтожение Гитлером евреев Европы. Таково же тематическое соотношение и рассказов писателя. С той разницей, что некоторые из них переносят нас туда, где автору довелось читать лекции или путешествовать, — в Испанию, Латинскую Америку, Израиль.

При встрече с творчеством большого художника сначала хочется продолжить знакомство, потом — увидеть его лицо, поговорить с ним. Читая Зингера «насквозь», обнаруживаешь, что это хорошо знакомое ему желание посещало очень многих и породило сюжетный ход, используемый им во множестве рассказов. Обычно собеседник спрашивает писателя — есть ли у того настроение и время узнать об уникальных, как ему представляется, событиях его жизни? И всегда встречает интерес. Интерес, возникший в детстве, когда шестилетнего вундеркинда, в чьей голове уже отложились целыми главами страницы священных книг, стал все более властно притягивать «мир», начинавшийся за порогом их дома, «обстановку» которого составляли лишь полки с книгами. Дома, где он «вырос на трех мертвых языках: арамейском, иврите и идише…». Тот «мир», который, по словам отца писателя, служит лишь «коридором, где нужно изучать Тору[1], чтобы, проделав путь в мир иной, пожать заслуженные плоды». В то же время он постоянно слышал о том, что и Тора, став страстью, гасит в человеке искру вечности — его душу и тот, кто читает каббалу[2] до тридцати лет, может сойти с ума. Но эти книги, хранившие на своих страницах следы размышлений предков-раввинов, определили угол зрения мальчика. С детства он «начал размышлять о Боге, Провидении, времени, пространстве и бесконечности». Ему было семнадцать лет, когда его рассказы о привидениях и прочих обитателях потустороннего мира стали появляться в варшавской еврейской газете и быстро завоевали популярность. При том, что именно в это время Варшава и Нью-Йорк были неведомыми нееврейскому миру литературными столицами и еврейская литература, переживавшая в двадцатые годы небывалый расцвет, не была провинциальной. Напротив, ее отличал космополитизм при сравнительно слабом влиянии модернистских течений. Талант Зингера сразу же обнаружил способность усваивать новейшие и традиционные философские представления, литературные формы, характерные для классики богословской и фольклорной еврейской литературы, и все новшества современного стиля. Воображение мальчика занимали удивительные люди, приходившие к его отцу-раввину или к матери за советом и сочувствием, а часто и в поисках достойного собеседника. Он рано задумался об исключительности их характеров, а затем пришел к мысли, что исключения эти «укоренены в правилах… и литература и есть исключение… я верил, что цель литературы — не дать времени исчезнуть».

А. Величанский заметил, что Зингер, при кажущейся открытости, никогда не «проговаривается»: читатель не знает наверняка, кто говорит с ним — автор или его герой. Представляется, однако, что ощущение это заложено именно в полной открытости писателя своему «предмету». С детства Зингер размышлял об увиденном, прочитанном, услышанном, пережитом самим и другими, взвешивая этот опыт на весах традиции, современной науки, широких философских знаний. Его воображение воссоздало яркий поток бытия, однако образ автора не тонет в нем. Его герои — это «евреи Восточной Европы, в особенности говорящие на идише, евреи, погибшие в Польше или эмигрировавшие в США. Чем дольше я живу с ними и пишу о них, тем больше меня озадачивает богатство их индивидуальностей и (поскольку я сам один из них) мои собственные причуды и страсти. Хоть я пребываю в надеждах и молюсь об искуплении и воскресении, но все же я осмелюсь сказать, что для меня все эти люди живы и сейчас. В литературе, как и в наших снах, смерти не существует». С годами в нем крепнет сознание того, что он — часть этого уникального явления, еврейской диаспоры Европы. Вместе с тем растет и его признание как выразителя этой культурной традиции, новые поколения потомков которой, уже в значительной степени утратившие представление о ней, читают созданные им на ее основе произведения для детей, пьесы, эссе, рассказы, романы.

На русском языке пока что опубликовано несколько рассказов Зингера и роман «Шоша». Подлинный масштаб и оригинальность таланта, естественно, выявляются при более полном знакомстве с творчеством писателя. Так, например, роман «Шоша», вырванный из этого контекста, звучит по-иному. Палитра настоящего сборника на удивление продуманна. А. Величанский отказался от кричаще ярких красок, шока фантазией или мистикой, хотя у Зингера они всегда уравновешены скепсисом и иронией. Составитель пошел по пути тематических инвариантов, представив творчество писателя в наиболее характерных образах.

Первый рассказ «Сын из Америки», давший название этому сборнику, — матрица той основы, на которой воссоздан мир писателя. Местечко, в отличие от позолоченной солнцем блоковской Равенны, «как младенец», спящей «у сонной вечности в руках», представляется окутанным сумраком смешанного леса. В нем все так надежно заведено и слито с природой, что человеческий язык почти не нужен. Тут, как и учит Тора, от века существуют слова и действия на все случаи жизни. Остальной мир так же далек, как непредставимая Америка, наличие родственников в которой такой же позор, как вероотступник или самоубийца в семье. Жизнь — это самодостаточные «здесь» и «сейчас». В ней нет места желаниям, сомнениям: «ко всему можно привыкнуть» и «если Бог дает здоровье, человек живет». Ритуал Субботы[3] важнее приезда сына, уехавшего подростком в небытие. Ведь сын — это тот, кто прочтет над тобой каддиш[4], погребальную молитву. Местечко — абсолют неслияния во времени с чужим, нееврейским миром. Образец гомеостаза, поддерживаемого ценой разнообразия системы. С одной стороны — он идеально соотнесен с Писанием, но, если говорить об Учении, он «идеален» до полного отсутствия того дуализма, который и рождает жизнь, то есть ирреален. Коза, полноправный член семьи, — едва уловимый штрих иронии или метафора? Трудно сказать, что должен почувствовать читатель — умиление или недоумение? Во всяком случае, «жители» этого местечка встречаются у Зингера часто. Таков герой рассказа «Дурак Гимпель» из одноименного сборника и многие другие.

1

Древнееврейское название пятикнижия (Книга книг), совокупность всех заповедей Божьих, данных народу через Моисея.

2

Буквально — предание. Мистическое течение в иудаизме. Возникло в IX веке. Практическая каббалистика основана на вере в то, что при помощи ритуалов и молитв человек может вмешиваться в божественно-космический процесс.

3

У евреев считается, что Суббота установлена самим Богом. Окончив в шесть дней сотворение мира, Бог отдыхал в седьмой день от всех дел и благословил его как священный праздник. Всякая работа в Субботу запрещена.

4

Славословие в честь умершего, которое произносят сыновья над прахом родителей и повторяют потом в течение 11 месяцев после каждой литургии в синагоге.