А когда черный отряд разогнали, его командир сбежал с фронта, надел на себя бархатную толстовку с бантом и очень быстро прибрал к рукам артель иконописцев. Но спрос на иконы с каждым месяцем все падал и падал. Свободный художник присвоил артельные деньги и удрал в Питер.
Вот здесь-то, между Загородным проспектом и Обводным каналом, в знаменитых «Сименцах», пригрел Ерша бандитский притон Леньки Пантелеева. Опять замелькали карты, бутылки, выстрелы, бабы — и вчерашний командир черного отряда пошел в гору. Но он не признавал вторые роли. А Ленька в шайке как царь на троне.
«Да, такого атамана не перешибешь», — рассудил Анархист и после удачного ограбления подался в родные места.
Дядя Савелий — церковный староста — жил напротив старинного монастыря. Ерш пересек широкую улицу и ударом солдатского ботинка открыл знакомую калитку…
Кирпичный домик с двумя окнами смотрел на военный памятник с орлом. Со стороны Красных казарм доносилась бодрая песня красноармейцев. Ершу вспомнилась фронтовая жизнь, и, поднимая голову, он лихо сдвинул набок бескозырку.
Рослая, с румяным лицом и высокой грудью, тетя Вера вышла на крыльцо и метнула мимолетный взгляд на пустые руки племянника. Ерш не заезжал в деревню к родителям, иначе он, конечно, привез бы посылку с продуктами.
— Здорово, тетушка, жениться прибыл!
И племянник так стиснул тетку, что у нее и дух захватило.
— Уф, бесстыдник! — проворчала она, облизывая пухлые губы. — Отпусти! Савелий идет…
Она была на двадцать пять лет моложе Савелия. В этот приезд Ерш особенно почувствовал такую разницу в годах: дядя побелел, спина ссутулилась, ноги отяжелели, он стал шаркать сапогами, а тетка, наоборот, из худенькой да бледной превратилась в дебелую купчиху.
Родные сестры — мать Ерша и тетка Вера — дочки сельского купца. Старшая сестра любила землю, вышла за местного священника и всю свою энергию пустила на сад и огород, а младшая, жадная до денег, прикинулась «святой» и очаровала Савелия, который с крестным ходом пришел в Леохново.
В то время Савелий, почтовый чиновник, получил наследство, но перед свадьбой, чтобы угодить своей невесте, помыслами устремленной к богу, пожертвовал отцовский капитал на построение храма. Дурацкий поступок жениха сразу подрезал ее здоровье, но отступать было уже поздно. Так и жили с «раной в душе», пока не пришла свобода на торговлю.
Теперь она твердо решила разбогатеть. В Гостином дворе откроется магазин, на витрине которого будут выставлены молитвенники, иконы, купели, прочая церковная утварь, и потекут деньжата в ее карман.
Тетка Вера обрадовалась приезду племянника. Она отведет ему комнату, где он, сытый и обласканный, сможет писать иконы для продажи. А уж насчет женитьбы — разберемся не торопясь.
Завтракали на открытой террасе. Хозяйка, явно повеселевшая, угощала желанного гостя горячими сканцами[2] со сметаной. Ерш проголодался — ел за двоих. Лишь за чаем племянник разговорился. Он и впрямь настроился жениться и зарабатывать кистью…
— Буду писать плакаты, вывески, картины, а с иконами амба! — Ерш увидел в пузатом самоваре карикатуру на свою физиономию и весело съязвил: — Разве только Христа на кресте без трусиков!
Старик гневно нахмурился. Тетка Вера поперхнулась, но мигом овладела собой.
— Тебе, Гоша, повезло, — она ложкой сняла румяные пенки с молока и положила их в чашку племянника, — есть на примете краля, взглянешь на нее — и глаз не отведешь…
— Кто такая?
Тетка кивнула в сторону монастырской стены с угловой башенкой:
— Солистка хора. Вдовушка. Зеленоглазка…
— Кошачьи глаза по мне! А нравом как?
— Степенная, тихая…
— К черту! Я злых люблю: чтоб зубы, кулаки — все противилось!
Дядя Савелий вздохнул, перекрестился, вышел из-за стола, грузно протопал в свою комнату и демонстративно закрылся на крючок.
А тетка Вера скрутила пополам полотенце, ошпарила его конец кипятком, поднялась и неожиданно огрела им безбожника по уху. Тот вскочил:
— Ты что, курва?!
— Ничего, за дело, — отшила она, оставаясь в боевой позе. — Я тоже злая! Ты ведь любишь таких…
В ее прищурых масляных глазах светились и вызов и похоть. Ерш почувствовал достойного противника:
— Где схлестнемся?
Она оглянулась и, приглушив голос, пояснила:
— Пойдешь по адресу, снимешь комнату. А я уж, так и быть, навещу тебя разок-другой, рыжика соленого…