И ведь что удивительно: ни его современники в XVI–XVII веках, ни потомки, при всем восхищении, которое они выражали, вспоминая пражского мудреца, почему-то не упоминали о глиняном великане, оживленном МАГАРАЛом. Лишь в конце просвещенного XIX века, сначала в книге чешского писателя Иосифа Сватека «Пражские повести и легенды» (1883), а затем в книге классика чешской литературы Алоиса Ирасека «Старинные чешские сказания», появляются рассказы об этом чуде.
Конечно, в еврейском фольклоре существовали легенды о создании Голема самыми разными мудрецами и чудотворцами, как правило, легендарными. Но не существовало ни одного подобного рассказа, который связан был бы с рабби Иегудой Лёвом бен Бецалелем. И лишь к концу XIX века — подчеркиваю: просвещенного века — появилась потребность связать эту сверхъестественную историю именно с пражским раввином. Окончательно связь закрепил Густав Майринк в своем романе. Вернее, в романах: о МАГАРАЛе Майринк вспоминает в «Големе», и МАГАРАЛ действует в более позднем его романе «Ангел западного окна».
С тех пор история стала канонической: отныне создателем глиняного великана выступает именно рабби Иегуда Лёв бен Бецалель, во множестве книг — от мистических романов Макса Брода «Тихо Браге, дорога к Богу» или Лео Перуца «Ночи под Каменным мостом» и до научно-фантастического романа Мардж Пирси «Он, она, оно». Не так давно появился историко-фантастический детектив американской писательницы Френсис Шервуд «Книга сияния» (имеется русский перевод). В основе сюжета — все та же легенда.
Почему? Почему именно с Иегудой Левом бен Бецалелем и именно с этим городом в конце концов связали создание Голема? Ответ, я думаю, таится в самой фигуре пражского мудреца.
2. Зачем раввину Голем
«— Кто может сказать, что он что-нибудь знает о Големе? — ответил Цвак, пожав плечами. — Он живет в легенде, пока на улице не начинаются события, которые снова делают его живым. Уже давно все говорят о нем, и слухи разрастаются в нечто грандиозное. Они становятся до такой степени преувеличенными и раздутыми, что в конце концов гибнут от собственной неправдоподобности. Начало истории восходит, говорят, к XVII веку. Пользуясь утерянными теперь указаниями каббалы, один раввин сделал искусственного человека, так называемого Голема, чтобы тот помогал ему звонить в синагогальные колокола и исполнял всякую черную работу.
Однако настоящего человека из него не получилось, только смутная, полусознательная жизнь тлела в нем. Да и то, говорят, только днем, и поскольку у него во рту торчала магическая записочка, втиснутая в зубы, эта записочка стягивала к нему свободные таинственные силы вселенной.
И когда однажды перед вечерней молитвой раввин забыл вынуть у Голема изо рта талисман, тот впал в бешенство, бросился по темным улицам, уничтожая все на пути.
Пока раввин не кинулся вслед за ним и не вырвал талисман.
Тогда создание это упало бездыханным. От него не осталось ничего, кроме небольшого глиняного чурбана, который и теперь еще показывают в Старой синагоге.
— Этот же раввин был однажды приглашен к императору во дворец, чтобы вызвать видения умерших, — вставил Прокоп. — Современные исследователи утверждают, что он пользовался для этого волшебным фонарем»[77].
Так излагается легенда о Големе в романе Майринка. Здесь раввин не назван по имени и среди героев не появляется. Хотя в последней фразе имеется подсказка, ибо тогдашние читатели, тем более земляки автора и героев, знали об одном лишь раввине, которого приглашал во дворец император. Императора звали Рудольф II, а раввином в таком случае был не кто иной, как рабби Иегуда Лёв бен Бецалель. То, что в «Големе» он предстает как некий безымянный раввин, объяснимо идеей самого романа. Старинная легенда оживает в современной автору Праге, рассказчик страдает странными провалами в памяти; он и прочие действующие лица временами ощущают себя героями той страшной легенды: студент Пернат начинает догадываться, что он и есть Голем, в очередной раз пробудившийся от невнятного «недобытия», архивариус еврейской ратуши Шемайя Гиллель оказывается реинкарнацией раввина — создателя Голема. Но миг — и Пернат уже не Голем, он всего лишь человек, страдающий амнезией; архивариус же — не могучий кудесник, а действительно всего лишь тихий архивариус, обожающий красавицу-дочку. Все происходящее смутно, зыбко, действующие лица то и дело переходят из реального мира в мир сновидений или даже смерти.
77
Здесть и далее «Голем» цит. по: Густав Майринк. Голем. Перевод Д. И. Выгодского, — СПб.: Азбука-классика, 2007.