9.24. На юго-восток. Крытый проезд.
Закрыв блокнот, я спрятал его и доску в карман и только успел раскрыть газету, как дверь открылась. Я, как ни в чем не бывало, задул лампу, отцепил ее и положил в карман, решив, что она сможет пригодиться позднее.
Как и в прошлый раз, миссис Шаллибаум стояла в открытом дверном проеме с зажженной свечой. Но на этот раз она выглядела очень обеспокоенной, скорее даже возбуждённой и в ужасе. Даже при свете свечи было видно, что она очень бледна и не может найти себе места. Объясняя что случилось, она беспрестанно вздрагивала, и ее руки и ноги находились в движении.
– Вам лучше сразу же осмотреть больного, – сказала она, – мистеру Грейвсу сегодня намного хуже. Мы не будем ждать мистера Вайса.
Не дожидаясь ответа, она быстро поднялась по лестнице, я последовал за ней. Комната выглядела так же, как и раньше. Но состояние пациента резко изменилось. Как только я вошел в комнату, тихое и ритмичное бульканье, доносившееся с кровати, ясно предупредило меня о беде. Я быстро шагнул вперед, посмотрел на распростертое тело и чувство беды усилилось. Мертвенно-бледное лицо больного выглядело ужасно: глаза запали ещё больше, кожа посинела, нос заострился, и если он ещё не «бредил о зелёных пастбищах», то только потому, что уже не мог этого сделать. Все признаки указывали на то, что мужчина находился уже на пороге смерти. Если бы речь шла о болезни, я бы сразу сказал, что он умирает. Пациент имел вид человека в состоянии in articulo mortis[17]. И даже если дело было в отравлении морфием, я не был убежден, что смогу вернуть его к жизни.
– Он очень плох? Он умирает?
Это был голос миссис Шаллибаум, очень тихий, но страстный и напряженный. Я повернулся к экономке, держа палец на запястье пациента. На меня смотрело лицо самой испуганной женщины, которую я когда-либо видел. Сейчас она не пыталась уклониться от света, смотрела прямо на меня, и я полубессознательно заметил, что у нее были карие глаза и странное напряжённое выражение лица.
– Да, – ответил я, – он очень болен и в большой опасности.
Несколько секунд она неподвижно смотрела на меня. А затем произошла очень странная вещь. Внезапно ее глаза расфокусировались, смотря в разные стороны. Не так, как имитируют артисты бурлеска, а как бывает при внешнем расходящемся косоглазии. Выглядело это просто поразительно. В одно мгновение оба ее глаза смотрели прямо на меня, а в следующее – один из них закатился в самый дальний угол, а второй смотрел строго вперед.
Очевидно, она осознала эту перемену, так как быстро отвернула голову и слегка покраснела. Но сейчас было не время думать о внешности.
– Вы можете спасти его, доктор! Вы не дадите ему умереть! Он не должен умереть!
Женщина говорила с такой страстью, как будто больной был для нее самым дорогим другом на свете, что, как я подозревал, было далеко не так. Но ее явный ужас мог быть полезен.
– Если что-то возможно сделать, чтобы спасти его, – сказал я, – это необходимо делать незамедлительно. Я сейчас же дам ему лекарство, а вы тем временем приготовьте крепкий кофе.
– Кофе! – воскликнула она. – Но у нас в доме его нет. Разве чай не подойдет, если я заварю его очень крепким?
– Нет, не подойдет. У меня под рукой должен быть кофе и как можно быстрее.
– Тогда, полагаю, я должна пойти и купить кофе. Но уже поздно. Магазины скоро закроются. И мне не хочется оставлять мистера Грейвса.
– Вы могли бы послать вашего возницу, – предложил я.
Она нетерпеливо покачала головой.
– Нет, это невозможно. Я должна подождать мистера Вайса.
– Так не годится, – резко сказал я, – он покинет этот мир, пока вы будете ждать. Вы должны немедленно пойти за кофе и принести его мне, как только он будет готов. И мне нужен стакан и немного воды.
Она принесла мне бутыль с водой и стакан из умывальника, а затем со стоном отчаяния поспешила из комнаты.
Я не терял времени, применяя средства, которые были под рукой. Вытряхнув в бокал несколько кристаллов марганцовки, я наполнил его водой и подошел к пациенту. Он был в глубоком оцепенении. Я тряс его так грубо, насколько это было применимо к больному в подобном состоянии, но он не выказывал никакого сопротивления или ответного движения. Было сомнительно, что он способен глотать, поэтому я не рискнул влить жидкость ему в рот, чтобы больной не захлебнулся. Желудочный зонд решил бы эту проблему, но у меня его с собой не было. Однако у меня был расширитель для осмотра полости рта. Разомкнув челюсти и зафиксировав их, я поспешно отсоединил от стетоскопа одну из резиновых трубок. В один конец я вставил резиновый кончик от ушной трубки, которая вполне могла в данной ситуации послужить воронкой. Затем, введя другой конец трубки в пищевод, насколько позволяла его длина, я осторожно влил небольшое количество раствора марганцовки внутрь. К счастью, движение горла показало, что глотательный рефлекс все еще существует, и, воодушевленный этим, я вылил в трубку столько жидкости, сколько посчитал нужным ввести за один раз.