– Я всю свою жизнь стал бы молиться за всех вас, сын мой, и за отца твоего, если бы ты удостоил меня чести стать владельцем этого корана… Мне хочется лишь одного: чтоб с этой книгой я унаследовал и знания и авторитет твоего отца… А тебе известно, сын мой, как порой необходима опора и вера людей, чтобы творить для них добро…
– Так это же реликвия нашего рода, – вмешался кто-то из дальних родственников, но Мустафа тут же перебил его – тот был моложе.
– Как ты смеешь вмешиваться в разговор, – сказал он, – и перебивать старших? Сходи-ка лучше да принеси эту книгу. Если есть на земле человек, святостью своей заслуживший унаследовать в память о моем отце этот коран, так это только Абу-Супьян.
– Благодарю тебя, сын мой… Я передам моим сыновьям – у меня их четверо – рассказ о твоем достоинстве и мужестве, – надеюсь, вы станете братьями.
– Я буду рад, почтенный Абу-Супьян. Вот она, эта книга. Храните ее.
– Пуще глаза своего буду беречь!
– В добрый час, Абу-Супьян!
– Спасибо!
Абу-Супьян попрощался со всеми, – не послушался тех, кто советовал ему остаться переночевать, а в путь пуститься с рассветом, – погладил бороду, пожал всем руки, раскланялся и, прижимая к сердцу под шубой драгоценный дар, потянул за уздечку свою старенькую лошадь и медленно двинул из аула в южную сторону. Велика была радость в душе почтенного старика. Пусть теперь ему завидуют все, возомнившие себя самыми истинными служителями веры, пустые брехуны. А их немало в его родном ауле Шам-Шахаре, прилипших к мечети, как смола к стволу дерева.
Всех гостей, конечно же, было не уместить на ночевку в доме покойного Али-Шейха. А потому, по стародавнему кумыкскому обычаю, некоторых, уходя, забирали с собой соседи, и не только соседи, все сельчане… Люди постепенно расходились, когда вдруг, нарушив тишину ночи, заиграл на земле конский топот и, поравнявшись с воротами, быстрый всадник осадил скакуна, легко спешился, отвернул край башлыка, обнаружив отметину на лбу, кривой, как клюв птицы, нос, черные усы над тонкими губами и квадратный подбородок со щетиной.
– Ассаламу-алейкуа, жамиат[6] Агач-аула! – сказал он громко. Это был не кто иной, как Саид Хелли-Пенжи, но его здесь не знали. – Почему не отвечаете на приветствие? – добавил приезжий.
– Да будет отвечено, если уж ты просишь, но сын мусульманина не вправе нарушать обычай отцов…
– Все рушится на этом свете, почтенные, о каком обычае разговор?
– Никто еще не въезжал в аул верхом. Уважающий людей должен спешиться еще за аулом. Вот о каком обычае речь…
– Пустое. Когда кусает змея, об укусе комара не вспоминают, почтенные. Но, простите, у вас, кажется, беда? Могу ли я узнать, кому воздаются почести?
– Одному из достойнейших среди нас, слава ушедшему Али-Шейху. Воздень руки и читай молитву.
– Что? О ком вы? Неужели это правда? – Если бы в этот миг мячом покатилась перед ним шаровая молния, и тогда бы Саид Хелли-Пенжи не испытал такого удивления и досады.
– Да, правда. От нас ушел Али-Шейх.
– Молись, джигит. И знай: храбрость – это умение править не только конем, но и собой.
Саид Хелли-Пенжи прочитал молитву, провел ладонями по лицу, чему последовали остальные, затем, чтобы не раздражать народ, пожал всем по очереди руки, присел на бревно и, глубоко вздохнув, молвил:
– Всегда со мной так, почтенные! Всю жизнь не везет… Или прихожу слишком рано, или уже поздно… Нет чтобы явиться вовремя…
– Время – лисица, будь, говорят, борзой.
– Все в руках аллаха. Его воля править жизнью каждого.
– Хвала аллаху.
– Али-Шейх ждал меня. Он должен был меня встретить. Вот я явился, а его уже нет. Жаль, очень жаль…
– У тебя что, дело к отцу? – спросил Мустафа, подсаживаясь поближе к приезжему.
– Да, было дело, и очень важное.
– Говори какое.
– Что толку. Вряд ли мне теперь кто поможет.
– Я старший сын Али-Шейха, мне отныне платить на земле все долги отца.
– Долга за ним никакого нет. Я привез ему газырь, которого не хватало на его бешмете…
– Ты Хасан сын Ибадага из Амузги? – встрепенулся Мустафа.
– Нет, Хасан убит в Большом ореховом лесу.
– Что?..
– Кто сказал, что он убит?..
– Ты о Хасане из Амузги?..
– Сам видел его мертвым?
Все всполошились и заговорили о Хасане из Амузги: те, кто знал его, и те, кто, может, только краем уха слыхал о нем.
У Саида Хелли-Пенжи сердце захолонуло. Если б не серп месяца, а солнце было на небе, не трудно бы заметить, как побледнело его лицо.
– Ты лжешь! Его уже не раз убивали, не раз, это правда. Но убить не удалось никому, ни губернатору, ни англичанам, ни имаму, ни шамхалу. Не поверим мы в его смерть, пока сами не увидим мертвым!..
– Я ценю вашу веру в него, и мне жаль вас. Вы все, наверное, знали его?
– Знали не все, и даже мало кто знал его, а вот слыхать слыхали о нем многое. Все горцы говорят, что человек он небывалой храбрости. На врагов такого страху нагонял…
– Да, брат мой был таким! Был, почтенные люди… Храбрость, что молния, живет мгновение…
– Так ты его брат?
– Да, двоюродный, – с легкостью солгал он.
– Отец говорил мне, что должен приехать Хасан из Амузги…
– Вот я и явился вместо него.
– Но мужество храбреца и не доят, и не седлают…
– Если селитра и сера будут согласны, они не оставят пули в ружье, – отпарировал Саид Хелли-Пенжи.
– Где газырь? Давай сюда и пошли в дом! – Мустафа перешагнул порог. Ночной гость последовал за ним протягивая газырь.
Мустафа приложил его к газырям отца и сказал:
– Теперь я слушаю тебя.
– В этот газырь заложена бумага. В ней, по-моему, все сказано, – проговорил Саид Хелли-Пенжи, которому ох как не терпелось узнать, что за тайна скрывается в тех словах.
Что делать – аллах не дал ему знаний, и не умеет он по мудреным закорючкам, называемым письменами, читать чужие мысли. Аллах знает, что делает. К его бы способностям да еще и умение читать и писать – несдобровать бы тогда горцам…
Мустафа достал записку и начал читать. На лицо легла тень недоумения и настороженности. Он вновь и вновь перечитал записку. Сомнения не было, речь шла о том самом коране с медной застежкой, что увез Абу-Супьян. В записке черным по белому было написано, что отцу его надлежит передать этот коран в руки гонца с газырем.
– О каком коране здесь речь? – на всякий случай уточнил Мустафа.
– Я ничего не знаю, мне не дано прочесть, что там написано. Если речь идет о коране, значит, есть такой коран.
– У нас в доме был коран с медной застежкой…
– С медной, а не золотой?
– С медной…
– Где же он, если был?
– До захода солнца я передал его в руки уважаемого Абу-Супьяна. Одному из любимых друзей моего отца.
– Это который же Абу-Супьян, не из Шам-Шахара ли?
– Да, он самый.
– Беда, брат мой, беда. Ты не имел права распоряжаться этим кораном! – не на шутку встревожился Саид Хелли-Пенжи.
С этими словами он вскочил в седло. Сейчас ему и вовсе не было дела до укоров почтенных агачаульцев.
– Надеюсь, следы коня Абу-Супьяна я найду на этой стороне? – и Саид показал на юг.
– Да, там…
– Прощайте! Мне надо спешить! – крикнул он и ветром унесся из аула. «Чем горячее огонь, тем дальше приходится засовывать руки в него», – с досадой подумал Саид Хелли-Пенжи.
Недовольно посмотрели ему вслед люди.
– Странный кунак, очень странный. У тебя он не вызвал недоверия, сын Али-Шейха?
– Удивительно, но и мне он показался каким-то странным, – ответил Мустафа. – Уж очень глаза у него бегали и все лицо выражало подозрительную тревогу.
– А что ему понадобилось от тебя? Если это не семейная тайна, может, расскажешь, в чем дело.
– Да нет тут никакой тайны. Ему тоже вдруг понадобился коран с медной застежкой.