— У меня впечатление, что они начисто лишены воображения. Эта скидка дается за дурную славу. Дурная слава — продажный товар. Она неподвижна, и за нее можно брать наличными, потому что она относится к милой маленькой комнатушке, которая, за неимением динамического потенциала, не отпугивает народ. Я хочу сказать, что на нее можно глазеть сколько влезет, не опасаясь, что тебя укусят.
Я уставился на нее.
— Честно?
— Ради таких же нестрашных ужасов люди водят детей в Музей восковых фигур мадам Тюссо и глазеют на Эдуарда Тича, Джека Потрошителя, Жиля де Рец или Эндрю Ллойда Веббера.
— Ладно, ладно, убедила, эта ванна неподвижная дурная слава.
— Как только закончилось полицейское расследование, водопроводчик в одну ночь заменил ванну. Снятую он отвез в свою мастерскую в каком-то пригороде и просидел на ней десять лет.
— Ты не собираешься сказать мне, что вы с твоим бывшим мужем вместе развлекались в этой бесполезной ванне?
Она улыбнулась:
— Времени не хватило. А насчет бесполезности? Когда Кевин заплатил за нее пятьдесят тысяч франков, можешь мне поверить, водопроводчик сразу убедился, что она очень даже полезная.
— Пятьдесят тысяч франков? — недоверчиво переспросил я.
— В то время франк шел примерно по пяти за доллар, — гордо прибавила она.
— Десять тысяч долларов? — я невольно присвистнул. — И Кевин умудрился продать ее вдвое дороже?
Мисси гордо выпрямилась.
— Ты начинаешь разбираться, Дэнни, но еще далек от понимания. Кевин продал ее за пятьдесят тысяч долларов три месяца спустя.
Она прихлопнула ладонью по столу.
— В пять раз дороже, чем купил.
Я моргнул.
— Я выбрал не тот бизнес.
— Конечно, дорогой. И ему не пришлось даже перевозить покупку. Водопроводчик за дополнительные две тысячи франков с восторгом согласился упаковать ванну и отправить ее в Америку.
— Она была застрахована?
Мисси с улыбкой кивнула:
— Можешь не сомневаться.
— Но как же покупатель мог быть уверен, что это та самая ванна, в которой умер Моррисон?
— А в этом-то самая красота — как бы ты это назвал — этой аферы.
— Я бы точно назвал это аферой, но ведь ты скажешь, мол, зелен виноград.
— Еще бы. Мы, разумеется, получили письмо и расписку от водопроводчика. Но сразу после трагедии фотографии ванны обошли газеты всего мира. Средства массовой информации не всегда бесплодны — иной раз они приносят богатые плоды, я знаю, о чем говорю. При удачных обстоятельствах они вполне заменяют тебе собственную рекламную фирму — и притом ничего не стоят.
— С башмаком Леннона, надо понимать, то же самое?
Она кивнула.
— Отличные фотографии. Под разными углами. Исчерпывающие.
— И дождевик Керуака? Наверняка он в нем снимался?
— О, именно так. Что и подводит нас к главному: это совсем особенная фотография, сделанная Алленом Гинзбергом.
— Я мог бы догадаться. Отчего дождевик вырастает в цене, отчего фотография вырастает в цене, следом дождевик, за ним опять фотография…
— Ты уловил суть, Дэнни. Это называется ассоциацией предметов. Между нами — это петля с обратной связью.
— Каждый предмет придает ценность другому, чья ценность снизилась?
— Коллекционеры книг любят иметь у себя книги, подписанные знаменитыми авторами, — кивнула она. — Но особенно им нравится, если книга подписана знаменитым автором для другого знаменитого автора. Или для знаменитого художника, знаменитого музыканта или для разорившейся аристократки, стрелявшей в самозванного императора.
— Всегда есть надежда на Реставрацию, так, Мисси?
— Что-то в этом роде, мой червячок-большевичок.
— Так эти ценности становятся все более и более ценными?
— В отношении скорости оборота, — сладко улыбнулась она, — это выгоднее, чем целый холодильник кругеррандов.[19] — Улыбка исчезла. — Это подводит нас к следующей теме. — Она открыла сумочку. — Взгляни.
Конверт скользнул ко мне через стол. Девять на двенадцать, манильская бумага, металлический зажим, без адреса, без штемпеля, без винных пятен или щепок — конверт был девственно чист. Внутри одна-единственная фотография.
Я некоторое время разглядывал ее. Подняв голову, увидел, что Мисси наблюдает за мной.
Стоявшие по обе стороны от нее Экстази и креол тоже наблюдали за мной. Оба сложили перед собой ладони и напоминали пару небритых серафимов с расстегнутыми ширинками, служащих фоном для светской Магдалины. Они материализовались в чайной, подобно голограммам гигантских доисторических вшей, беззвучно, как будто скрытый фонарь нарисовал их изображение на местной дешевой диараме. На сей раз оба были при оружии.