— То-то!.. Чистоплюй…
Я уже подумал, что Димка сейчас спросит: «Кто? Я чистоплюй?», и опять начнётся у них сказка про белого бычка, но тут дорога повернула, справа от нас открылась на пригорке хорошая полянка, и я скомандовал:
— Разговорчики! Сворачивай направо! Привал!
— Давайте вот к тому пню! — обрадовался Лёвка. — На нём и посидеть можно и покушать.
Мы с Димкой смерили Лёвку презрительным взглядом, но вступать с ним в разговор сочли недостойным мужчин. Что разговаривать с глупым чечако! Ему и не снилось никогда, что золотоискатели не сидят на пнях. Они должны нарубить еловых веток, бросить их на снег, а потом располагаться, как кому заблагорассудится. На еловых ветках, а не на пнях!
Вот почему мы подкатили — Золотую Колесницу Счастья под большую ёлку и принялись топорами обрубать с неё ветки. Лёвка сразу схватил охапку и потащил ее в сторонку, где было посуше. Но мы спокойно, не говоря ни слова, перенесли ветки обратно и положили их на сохранившийся островочек снега.
Я развёл костёр и поставил на огонь сковороду. Когда она достаточно раскалилась, я бросил на неё сало и нарезал тонкими ломтиками оленину.[25] Потом взял кусок мяса и кинул его Мурке: все настоящие золотоискатели, прежде чем есть самим, думали о том, как накормить собак.
— Может быть, мы и кофе вскипятим? — спросил Лёвка. — Я сбегаю за водой.
Ну, что с ним делать, с этим Федей? Когда он поймёт обычаи Снежной Тропы? Я кивнул Димке, и он сразу всё понял: набрал полный котелок снегу и поставил на костёр. Димка всё-таки кое-чему научился у Джека Лондона: он знал, что золотоискатели ещё с конца прошлого века набирают в котелок снег, а не презренную воду, которой пробавляются изнеженные чечако вроде Лёвки Гомзина.
Мы с аппетитом съели оленину, изжаренную в сале, затем я попросил Димку найти несколько кусочков льда. Он содрал их со ствола ёлки и бросил в кипящий кофе, чтобы осела гуща. Так всегда делал Ситка Чарли, а он, по словам Джека Лондона, владел в совершенстве мудростью Снежной Тропы.
— Давно не пивал кофе с леденцами, — начал хихикать по поводу льда Лёвка, но мы посмотрели на него суровыми глазами, в которых мрачно горел отблеск костра, и он уткнулся в свою кружку.
— А теперь давайте сушить мокасины! — предложил я и начал разуваться. Лёвка опять захихикал и, задрав ноги выше головы, стал снимать размокшие от воды и грязи скользкие ботинки.
— Вот так мокасины! — пыхтел он. — Димка, ну, помоги же мне снять мокасины! — и Лёвка растянулся на еловых ветках, корчась и извиваясь от хохота.
Нам с Димкой ничего не оставалось, как только презрительно пожать плечами. Ну, настоящий же чечако этот Лёвка.
У костра мы впервые поняли мудрость Снежной Тропы. Обувь, носки, брюки до самых колен — всё было мокрое и грязное. Кожа на ногах покраснела, сморщилась, и они стали совсем как гусиные лапы. Как только мы окружили жаркий костёр, от нас поднялся такой густой пар, что мы потеряли в нём друг друга.
Мы просушились, согрелись и, почувствовав на ногах тёплые носки и мокасины, преисполнились решимости сегодня же достичь Золотой долины.
— Вперёд, на Север! — скомандовал я, и трое смелых и отважных зашагали дальше, оглашая лес «Маршем аргонавтов».
Так теперь мы называли песенку, которую сочинили на пути из города.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Неприятная встреча. Тревожная вахта. «Шпрехен зи дёйч?» Прикончить или сдать властям? Неожиданная развязка. Нас преследуют.
Уже много часов мы шли по Тропе, а никаких признаков Золотой долины не было. Все здорово устали, и даже Мурка притихла: она покорно плелась рядом с колесницей, изредка останавливалась и жалобно посматривала на Лёвку.
На наше несчастье на дороге не появлялось ни одной машины или подводы.
Я взглянул на компас. Мы шли куда-то совсем влево. Тут я вспомнил, что как раз у места нашего привала дорога сделала поворот.
— Посмотри, Дублёная Кожа! — показал я своему заместителю на компас.
— Да-а!.. — протянул он, озадаченный, и покрутил головой. — Что же, Молокоед, придётся без дороги, через лес?
— Другого выхода нет! — ответил я как можно тверже, так как знал, что в этот момент всё зависит от твёрдости и воли командира.
Начинало смеркаться, а ни деревни, ни одинокой хижины не попадалось. Я забрался на большое дерево у дороги, как делали краснокожие, но всё равно ничего не увидел, кроме облаков да верхушек чёрных деревьев. Ни одного огонька, ни одной струйки дыма!
И вдруг со стороны города послышался шум автомашины. Я быстро слез с дерева, выскочил на дорогу и поднял руку. Машина поравнялась со мной и остановилась. Но — о, ужас! — в кузове её сидел Белотелов.
Он сразу уставился на меня через очки, хотел что-то сказать, но промолчал и стал обматывать вокруг шеи пёстрое блестящее, как крыло щегла, кашне.
— Что же не садитесь? — крикнул шофёр.
Я сделал вид, что раздумал ехать, махнул равнодушно рукой, машина загудела и ушла.
Ребята набросились на меня с упрёками, но, когда я сказал им, что в кузове сидит Белотелов, Лёвка заявил:
— С этой очкастой змеёй я не только в машине, на одной планете сидеть не согласен.
Становилось всё темнее, и я предложил своим спутникам остановиться на ночёвку здесь же в лесу.
Мы свернули с дороги и поставили Золотую Колесницу Счастья у чащи молодых сосенок. Здесь, по моим расчётам, нас не должен был беспокоить ночной ветер. Дрова для костра валялись повсюду, и я даже удивился своему умению выбирать место для лагеря.
Лёвка тоже начинал постигать мудрость Снежной Тропы. Он рубил и таскал к колеснице еловые ветки. Потом, не дожидаясь моего приказания, достал кусок оленины и бросил Мурке.
— Как ты думаешь, Молокоед, — спросил он, как будто всю жизнь провёл на Клондайке, — не дать ли собакам по одной вяленой вобле?
— Нет, Фёдор Большое Ухо, пока пусть едят оленину. Вобла дольше сохранится, да и Тропа ещё только началась — не надо закармливать собак.
Костёр запылал. Вокруг сразу стало темно, и только мы трое сидели, ярко освещённые огнём. Если бы увидел нас сейчас Джек Лондон, он, наверное, бы сказал так: у костра сидели поджарые, выносливые парни, с крепкими мускулами, с бронзовыми от загара лицами и с простодушным взглядом ясных глаз.
Мы поужинали, развесили у костра на палках свои носки и мокасины и улеглись на хвое, подстелив под себя одеяло и укрывшись другим.
— Стоп! — вскочил я. — Мы забыли главную мудрость Снежной Тропы. Большое Ухо, ты — интендант или нет? Обеспечь мне немедленно два длинных кола.
— Каких кола? — пробурчал под одеялом Лёвка.
— Таких, чтобы они были не меньше полутора метров и чтобы их можно было заострить и крепко воткнуть в землю.
Лёвка надел на голые ноги мокасины и вскоре приволок две длинные палки. Я воткнул их рядом с костром под углом 45° и натянул на них защитный полог, то есть одно из наших одеял. Так всегда делал Ситка Чарли. Теперь, по словам Джека Лондона, тепло от костра должно было падать на тех, кто лежал под одеялом. Но я бы не сказал, что оно здорово падало.
— Первую вахту будет нести Молокоед, — сказал я, — а вы пока спите…
Я сел у костра и стал хранить невозмутимое молчание, как знаменитый Великий Змей, или, иначе, Чингачгук. Мои спутники сразу засопели, а Лёвка даже стал всхрапывать. Мурка тоже лежала у костра и только иногда открывала один глаз — наверно, думала, что я уснул и уже можно похозяйничать в багаже.
Я отошёл от костра и посмотрел на чёрное небо. Там, как крупинки золота и платины, блестели звёзды, а посередине сверкала Большая Медведица, и недалеко от неё горела Полярная звезда. На всякий случай я сверил с ней свой компас: стрелка вроде показывала правильно. Значит, мы пошли не туда, и Золотая долина осталась от нас вправо. «Ну, ничего, — подумал я, — теперь уже недалеко, и мы выйдем в заветные края без дороги».
25
Это я к слову, потому что так писал Джек Лондон. Сала у нас, конечно, не было, а был маргарин. А оленина была просто конина. —