— Так на чьей стороне господь, князь?
— На твоей, боярин, — охотно согласился судья. И тут московиты услышали голос Михаила Глинского:
— Никак ли помер окольничий?
Нагнулся Оболенский над поверженным ворогом и отозвался участливо:
— Дышит едва. Через минуту отойти должен. — И, когда окольничий закатил глаза, объявил: — Все, отошел его дух к небу.
— С кого же мне теперь десять алтын взять? Со вдовы аль, может, с отца Батурлина? — зачесал рыжеватую бороду Андрей Шуйский.
— Со вдовы, — посоветовал Глинский.
— Нет, лучше взять с отца, — сказал свое слово Оболенский, — ему не так горше, как вдове, будет. Мужи-то покрепче баб будут.
— Бабы, они существа семижильные, любую беду вытянут, — заспорил Глинский. — Да и не так бедна вдова, чтобы с нее десять алтын не взять.
— Я так, бояре, думаю, — со значением произнес Шуйский. — Деньги за суд надо взять и со вдовы, и с отца покойного. Пускай платят по пять алтын.
Вдруг на небе жутко загрохотало, а потом разом все смолкло, и, если бы не затихающее в лесу эхо, можно было бы подумать, что удар грома примерещился.
— Что за напасть такая? — подивился Овчина-Оболенский.
— Это покойник тебе знак подает, — возник из толпы мельник Филипп. — Ежели ты его крестовым братом не станешь, так он твою душу с собой заберет.
— Вот оно как. — Иван Федорович глянул на небо, откуда на него должна была смотреть душа почившего Андрея Батурлина, и размашисто перекрестился, отгоняя лихие силы.
Окольничий лежал в сосновой домовине, где в трещинах свежеструганых досок проступала прозрачная пахучая смола. Смиренный, тихий, он совсем не походил на себя прежнего — забияку и квасника.
— Успокоился, Иисусе, — вместо приветствия хмуро произнес Иван Овчина-Оболенский, перешагивая порог.
Перекрестился князь троекратно, а потом маленькими шажками, не озираясь по сторонам, приблизился ко гробу.
— Господи, — выдохнул кто-то за спиной, жалеючи.
Поклонился князь Иван Федорович низенько, а потом заговорил тихонько:
— Ты уж не обессудь на меня, Андрей Пантелеймонович, так уж вышло. Кто бы мог подумать. Э-эй! Теперь уже не воротить прежнего. Братом я твоим хочу стать… крестовым. Не пожертвуешь ли ты мне свой крестик, а я свой тебе отдам… золотой и с каменьями изумрудными.
Медленно склонился Иван Федорович над покойником и едва не загасил дыханием свечу у изголовья. Князь поцеловал окольничего в холодные неподвижные губы, а потом снял у него с шеи медный крестик.
— Спасибо тебе, Андрей Пантелеймонович, за подарок. Теперь меня ни одна вражья сила тронуть не посмеет. А ты мой крестик возьми, сердешный, тебя с ним хорошо встретят. Это распятие сам митрополит освящал.
И, нацепив на шею «подарок», конюший покинул дом.
ХРАМ ГОСПОДЕНЬ
Храм Вознесения в селе Коломенском был возведен в честь долгожданного наследника.
Поначалу Василий Иванович хотел призвать в столицу итальянских мастеров, которые особенно были искусны в каменном ремесле, однако, подумав, решил не опустошать казну напрасными тратами. И скоро в Москву прибыли новгородские и псковские каменщики, которые пообещали, что собор будет возведен ко дню ангела юного наследника.
Государь пожелал, чтобы сей храм напоминал церковь Усекновения главы святого Иоанна Предтечи в селе Дьякове и был так же вместителен для молящихся.
Мастеровые, успевшие построить за свою жизнь не менее двух десятков мурованных соборов, твердо возразили, что храм не будет похож ни на один виденный, а вот молиться в нем смогут зараз до тысячи христиан.
Государь улыбнулся на хвастливые слова, но отметил каждого из каменщиков, наделив кого рублем, а кого обувкой, прочим подмастерьям повелел выставить по стакану рейнского вина и отпустил с миром.
Но когда через полгода явились от каменщиков скороходы и сообщили, что храм почти возведен и следовало бы государю не поскупиться на шатровую крышу, Василий Иванович едва не повелел отхлестать лжецов розгами за напрасные речи.
Закладка мурованного собора для Руси — такое же важное событие, как начало военного похода или заключение мира с давним супостатом. А когда освящались стены, то колокола всех соборов Руси захлебывались в ликовании.
Место для храма отбиралось всегда особо тщательно, землицу кропили святой водой, воздух очищали благовонным ладаном и вдоль предполагаемых стен устраивали крестный ход, где впереди несли чудотворные иконы и хоругви.
Строительство мурованных соборов всегда шло трудно и могло затянуться на годы, а тут едва минуло шесть месяцев, как явились посланцы с благой вестью.
— Как же это вы так скоро? — подивился государь.
— Пили мало, Василий Иванович, — откровенно отвечал скороход. — Только по воскресеньям и отводили душу в хмельной радости. А еще каждое утро в святой воде умывались, вот это и подтолкнуло нас на доброе дело. Может, взглянуть, государь, желаешь?
— Желаю! Эй, рында, вели запрягать коней. В село Коломенское едем.
То, что увидел государь в Коломенском, и вправду не походило ни на что, встреченное им ранее. С Василия Ивановича едва ли не слетела шапка, когда он, задрав голову, решил оглядеть дощатый шатер. А главный мастеровой, выстроивший более дюжины соборов византийского вида, бахвалился:
— Этот храм ни на один виденный не похож. Крестом он строенный, так при Владимире Мономахе деревянные церквушки воздвигали, а мы вот камни отважились ставить.
— Храм-то не напоминает Дьяковскую церковь.
— Не напоминает, государь, ох не напоминает, — охотно согласился мастеровой, — только собор оттого хуже не сделался.
— Верно глаголишь, — примирительно кивнул головой Василий Иванович.
— Денег на шатер отсыплешь, государь?
Собор был строен широко, стоял в центре луга и напоминал потушенную свечу. Рядом с взметнувшимся ввысь сооружением государь почувствовал себя младенцем. Он как будто сразу порастерял свое самодержавное величие. Не удержался Василий Иванович от соблазна и низенько поклонился чуду.
— Как строена! Добрая память обо мне останется. Дам денег, сколько потребуется, а еще сверх того по десяти алтын получите.
— Спасибо, государь, — в благодарность тряхнул седоватой бороденкой мастеровой. — Знали мы, что собор в честь наследника строится, вот потому и старались как никогда. Только одних яиц двадцать пудов ушло.
— Ишь ты!
— А без того нельзя, — развел руками каменщик, — иначе кирпич сыпаться начнет. Золотишком бы купола поддобрить, тогда храм за двадцать верст виден будет. А в солнечную погоду так он огромным костром полыхать станет.
— Дам я тебе злата, — неожиданно согласился Василий Иванович. — Пускай оно на славу наследника пойдет.
Отошел государь подалее и глянул на возведенный собор. «Удался храм на славу!» — подумал он и решил, что на следующее воскресенье привезет с собой бочку пива.
Храм Вознесения был отстроен к самому листопаду.
Поначалу Василий Иванович хотел перенести освящение и торжественное открытие на более позднее время — на месяц грудень,[28] или на долгий студень[29] но, поразмыслив, решил поторопиться с праздником.
Уже все было готово к выезду, как вдруг великому князю занедужилось. Спину заломило так, будто сам лихой взобрался к нему на плечи, дабы погонять его. Попробовал было государь разогнуться, но в пояснице так затрещало, что ему не оставалось ничего лучшего, как призвать на подмогу рынд и велеть отнести его к стольному месту. Тут болезнь будет не так заметна, и отсюда он сумеет управлять вельможами, не наклонив шею, а гордо распрямив спину.
— Позвать ко мне Овчину Ивана! — распорядился самодержец, а когда боярин незамедлительно явился, поведал: — Занедужилось мне что-то, Иван Федорович. Ежели к храму Вознесения поеду, то боюсь, что моя душа по дороге сама к небу вознесется. Вот что я хочу сказать тебе, конюший.