Маленков поручил во всем разобраться главе Агитпропа Шепилову. В свою очередь тот, имея в кругах столичных интеллектуалов репутацию либерала, не собирался и в данном случае рубить, что называется, сплеча. Ссылаясь на то, что аппарат ЦК ВКП(б), как жена Цезаря, должен быть всегда вне подозрений, а посему его сотрудникам необходимо всемерно оберегать себя от обвинений в антисемитизме, Шепилов подготовил проект постановления секретариата ЦК, относящий вопрос закрытия театра исключительно к компетенции белорусских государственных властей, которым и предлагалось принять соответствующее решение. Тем самым по сути дела Шепилов выступил за использование лицемерной тактики «цивилизованного», осторожного удушения еврейской культуры, маскировавшей причастность центра к этой акции. Новые правила аппаратной игры, предложенные Москвой, в Минске восприняли как руководство к действию. Сначала для обработки общественного мнения в республиканской печати была организована шумная кампания, направленная на дискредитацию Еврейского театра и его директора Виктора Головчинера, обвиненного в постановке националистических и космополитических пьес. А в марте 1949-го Совет министров Белоруссии принял постановление о ликвидации БелГОСЕТа[1100].
В какой-то мере благодаря тому, что теперь столичные партийные чиновники предпочитали таскать каштаны из огня чужими руками, московскому ГОСЕТу удалось продержаться почти год после начала массовых арестов еврейской интеллигенции, хотя с этого времени ситуация вокруг него постоянно накалялась. С середины января 1949-го «Известия» перестали публиковать объявления о спектаклях, шедших в ГОСЕТе имени Михоэлса. Однако в апреле публикация этих анонсов неожиданно возобновилась, правда, в названии театра имя Михоэлса уже отсутствовало. Внимательный наблюдатель из всего этого мог сделать вывод, что перешедшая в наступление на детище Михоэлса административная рать хоть и потрепала его изрядно, но все же не нанесла ему пока смертельного удара. Если говорить конкретно об этой аппаратной атаке, то ее важнейшим эпизодом стало обращение 23 февраля председателя Комитета по делам искусств П.И. Лебедева к председателю бюро по культуре при Совете министров СССР К.Е. Ворошилову и секретарю ЦК Маленкову с предложением закрыть ГОСЕТ с 1 марта. Обоснованием служила уже знакомая читателю аргументация: театр «не оправдывает себя в финансовом отношении и работать на самоокупаемости в дальнейшем не может». В подтверждение приводились данные о том, что средняя посещаемость ГОСЕТа в 1948 году составила 45,5 %, причем в январе — феврале 1949-го она упала до 20–25 %. Основная же причина такого резкого снижения зрительского интереса к театру — страх получить «черную метку» буржуазного националиста и затем угодить в места не столь отдаленные — разумеется, не называлась. Констатировалось только, что «дети и молодежь, за редким исключением, на спектакли на еврейском языке не ходят»[1101].
Действуя более осмотрительно и цинично, сталинская бюрократия предпочитала теперь обнаженно политизированным расправам образца 30-х годов не рассчитанную на широкую огласку технологию «тихого террора», уснащенную в том числе и «экономическими» рычагами. Так, если в 1948 году ГОСЕТ получил из госбюджета 578 тыс. рублей в качестве дотации, то в 1949 году — ни копейки. Однако не ржавело в небрежении и старое оружие из полицейского и идеологического арсеналов. Тогда же, в феврале — марте, МГБ подготовило по заданию ЦК список политически неблагонадежных работников и актеров Еврейского театра с указанием их родственных связей с заграницей, а Комитет по делам искусств составил справку с крайне негативными рецензиями на спектакли, шедшие на сцене ГОСЕТа. Когда эти материалы поступили на Старую площадь, то заместитель заведующего Агитпропом Ф.М. Головенченко (курировал секторы искусства и художественной литературы) подготовил по горячим следам записки на имя Сталина и Маленкова. В них говорилось о «засорении» репертуара театра идейно порочными пьесами драматургов-националистов («… поставлены пьесы репрессированных авторов Фефера, Маркиша, Добрушина»), а его кадров — «людьми, не представляющими художественной ценности и не заслуживающими политического доверия». На основании этого предлагалось ликвидировать ГОСЕТ постановлением ЦК. Соответствующий проект услужливо прилагался. Но тогда он так и не был принят. Причин тому было несколько. Во-первых, вскоре, на излете антикосмополитической кампании, ретивого сверх разума Головенченко убрали из Агитпропа. А во-вторых, ЦК, действуя так, чтобы оставаться в тени, передал устами Маленкова указание Лебедеву самому «решить вопрос» о театре, что и было сделано. 14 ноября Лебедев отчитался перед Сусловым в том, что издал приказ закрыть ГОСЕТ с 1 декабря «в связи с низкой посещаемостью и тяжелым финансовым положением[1102][1103].
1103
Под тем же формальным предлогом в 1950 году был затушен и очаг русского искусства, знаменитый Московский академический камерный театр, которым в 1914–1949 годах руководил его основатель и близкий друг Михоэлса А.Я. Таиров. В том же году он умер, не выдержав обвинений в космополитических и формалистических «вывертах», заведших якобы театр в тупик.