Однако «зона» испытаний все же постоянно расширялась: теперь «испытанием» оказалась и ежедневная жизнь, полная лишений, голода, бесконечной борьбы за право оставаться писателем. Наверное, поэтому самое значительное из его поэтического наследия, так и осталось неопубликованным и только сейчас возвращается к читателю. Чулков, видимо, понимал, что проникнутые религиозными мотивами, выражающие явное несогласие с происходящим в действительности его стихи 20-30-х годов не имеют никакого шанса появиться в печати. Но достаточно проследить, какие даты проставлены под стихами (7, 8 января – Рождество, 8 ноября, 29 октября – годовщины октябрьских событий), соотнести их с грозными пророчествами и образами из Апокалипсиса, которые постоянно возникают в них, призывами к Христу о прощении, к Божьей матери о милости, чтобы понять, какая надежда и на что до конца дней питала сердце поэта.
В том, что сохранилось в его архиве, далеко не все равноценно. Много стихов написано «на случай», в связи с юбилеями, по поводу политических событий (известно, что Чулков «был всегда взволнован политическими событиями, кипел, строил предположения»), а иногда и просто подарено «на память» полюбившемуся собеседнику, просто милому человеку. Последнее, кстати, прекрасно отражает характер Чулкова – человека, необычайно пытливого, доброжелательного и внимательного к людям. Ведь в его «домике-крошечке в три окошечка» на Смоленской площади в течение полутора десятков лет по воскресеньям собирался поистине творческий «цвет столицы» – Ю. Верховский, О. Бутомо-Названова, В. Пяст, Б. Тернавцев, П. Попов, Н. Клюев, П. Васильев, М. Кузмин, А. Ахматова, дочери В. Розанова, Е. Лансере, Л. Леонов, А. Белый, Н. Гудзий, И. Розанов, А. Златовратский, А. Чичерин, Н. Павлович, И. Новиков, М. Цявловский, Г.Рачинский, Н. Тарабукин, И. Рукавишников, В. Иванов, К. Бальмонт, А. Голубкина и др.
В своем дневнике он писал: «Я медленно развивался и созревал как писатель. И почерк мой установился и окреп довольно поздно. Александр Блок, который <…> признавал меня поэтом, не успел, однако, прочесть того, что я считаю наиболее удачным и совершенным. <…> Удивительно не то, что он бранил меня в дневнике, а удивительно, что он все-таки признавал меня „в кредит“.<…> „В кредит“ признавали меня Вяч. Иванов, Сологуб и еще некоторые» [4]. Для настоящей публикации составителем отобраны «наиболее удачные совершенные», на его взгляд, стихи. Они свидетельствуют о постоянном внутреннем напряжении, в котором протекала жизнь поэта в советское время. Это своего рода лирически воплощенные «откровенные мысли» (так назвал свой тайный дневник Чулков), требующие понимания и сопереживания.
К сожалению, и сегодня – после публикации нескольких его книг: «Валтасарово царство» (1998), «Жизнь Пушкина» (1999), «Годы странствий» (2000) – имя Г. И. Чулкова по-прежнему мало что говорит даже знатоку литературы. Но молчание и забвение сопровождало его и в последние двадцать лет жизни. И хотя его активность не убывала и после 1917 года, то, что создает убеленный сединами писатель, не устраивало советскую литературную общественность. Сборники его рассказов «Посрамленные бесы» (1921) и «Вечерние зори» (1924), или обращенные или к недавнему прошлому (Первая мировая война, дни между Февралем и Октябрем), или представляющие собой переосмысление житий святых, демонстрируют явное нежелание касаться современности. Постепенно Чулков все дальше и дальше уходит от XX века, погружаясь в декабристскую эпоху (психологические портреты декабристов «Мятежники», 1925; роман «Salto mortale, или Повесть о молодом вольнодумце Пьере Вольховском»), интересуясь природой власти (портреты русских государей «Императоры», 1928).
Но ни его исторические разработки, ни его воспоминания не получают одобрения. И вот уже рассыпан типографский набор романа из жизни «петербургских мечтателей» «Семеновский плац», в рукописи остались биографические исследования «Жизнь Достоевского», «Жизнь Рылеева». Приходилось тщательно скрывать даже от самых близких создание самой «опасной» для режима повести «Вредитель» (1931-32), главному герою которой – Якову Адамовичу Макковееву – Чулков доверил свои самые сокровенные свои размышления о судьбе и спасении, личной вине и грехе, наделил его способностью испытать на склоне дней подлинную любовь и даже мучиться болезнью (эмфиземою легких), от которой страдал сам. Описывая страхи, подозрения, терзания Макковеева, он запечатлел свою боль и свои муки. Но и предъявил строгий счет себе как человеку, склонному к компромиссам, поскольку все же не оставлял попыток «вписаться» в существующие литературные рамки: из поездок по стране привозил «производственные очерки» об открытии и эксплуатации нефтяных месторождений, создал роман («Добыча») о вредителях, препятствующих становлению социализма на просторах великой родины.
4
ОР РГБ. Ф. 371. Карт. 2. Ед. хр. 1. Л. 9–9 (об.). Надо отметить, что поэзия Чулкова 20-30-х годов созвучна поэтическим исканиям уже эмигрировавшего В. И. Иванова, чьи стихи этого времени он хорошо знал и даже распространял в списках.