– Други, будите товариство! Но тихо!.. Батька Корней, подопри двери, чтоб ни одна собака не заскочила!.. Готовьте мушкеты и порох!..
Через минуту весь курень был на ногах. Страшные слова «янычары в Сечи!» – вмиг разогнали сон. Куренной атаман ночевал перед радой у кошевого, и потому все невольно стали выполнять то, что говорил Арсен.
– Ставьте пороховницы и ящики с пулями на столы! – приказывал он. – Заряжающие – к столам! Стрелки – к окнам! Огонь вести без перерыва! Ну-ка, живее, братья!
Казаки быстро заняли каждый свое место. Одни заряжали мушкеты, другие передавали их стрелкам, а те уже были наготове, ждали команды.
– Огонь! – крикнул Арсен.
Прогремел залп. За ним – второй, третий. Курень заволокло дымом. Снаружи донесся жуткий вой. Янычары подались назад, оставив на снегу десятки убитых и раненых. Но бежать им некуда. Сзади колыхалась сплошная живая стена.
Казакам не нужно было целиться: враги стояли так плотно, что одна пуля пронизывала сразу двоих, а то и троих.
Сразу же, после первых залпов, вся Сечь поднялась на ноги. Курени ощетинились стволами мушкетов. Беспрерывно гремели залпы. С башен ударили пушки и гаковницы. Частый дождь пуль и ядер хлестал по сечевой площади, где скопились враги, и косил их десятками и сотнями.
Обезумев от ужаса, янычары забегали, заметались по Сечи, как звери в западне. Те, кто был ближе к воротам, пытались открыть их. Но напрасно! Никто из них не знал потайных рычагов, с помощью которых открывались ворота. А тут с надвратной башни ударили пушки, и толпа нападающих с воплями отхлынула назад.
Никто уже не слушал ничьих приказаний. Каждый думал только о себе. Видя, что беспощадный огонь запорожцев достает их повсюду, вконец ошалевшие янычары и спахии вспомнили о калитке, через которую пробирались в Сечь. Туда! К выходу! Бежать скорее из этого ада, где и старшинский дом, и курени, и даже церковь – хотя ее разноцветные стекла лишь отражали огонь выстрелов – сеют смерть!
Тысячные толпы ринулись к калитке. Но проход этот был очень узок. В него можно протискиваться лишь по одному. И каждый старается стать первым из этих счастливцев. Но кое-кто уже прокладывает себе дорогу саблей, рубит головы своим единоверцам.
Задние напирают на передних. Все кричат, ругаются, угрожают, проклинают. Хрипение умирающих, стоны раненых, отдельные крики чорбаджиев, старавшихся навести хотя бы какой-никакой порядок, беспрерывный треск выстрелов, – все слилось в дикий, невообразимый гул.
Широкий майдан, узкие сечевые проулки между куренями были уже завалены трупами и ранеными. Между ними, спасаясь от пуль, притаилось много янычаров. Снег почернел от крови.
Внезапно в этот грохот и рев ворвался тревожный рокот тулумбасов, а затем – призывный клич боевых казацких рожков, объявлявший атаку.
Звуки доносились из старшинского куреня.
Стрельба начала утихать.
И тогда раздался могучий голос кошевого Сирко:
– Сабли готовь, братья-молодцы! Сабли! Кончай стрелять! Выходи из куреней! Бей окаянных! Смерть басурманам!..
Стрельба прекратилась. Через распахнутые настежь двери и разбитые окна из куреней повалили запорожцы с саблями, ятаганами, келепами[180] в руках. С боевым кличем ринулись они на врагов, объятых ужасом, мечущихся в предрассветной морозной дымке.
3
Когда из куреня ударил залп и многие янычары упали в снег, Сафар-бей почувствовал, как что-то горячее брызнуло ему на лицо и руки. «Ранен!» – мелькнуло в голове. Инстинкт самосохранения заставил его плюхнуться на землю. Распластавшись на снегу и убедившись, что он цел и невредим, а пули перелетают через него, бюлюк-паша чуть приподнял голову, осмотрелся. Рядом с ним хрипел Карамлык. Его черные, широко сидящие глаза, прежде других замечавшие опасность, грозящую отряду и самому Сафар-бею, теперь стекленели, затягивались туманом. Обращенные к яркому месяцу на небе, они, казалось, взывали о помощи. Но холодное светило равнодушно смотрело на тех, кто всю жизнь боготворил его, молился на него, изображал на своих знаменах.
С другой стороны неподвижно лежал великан Абдагул. Из его груди хлестала кровь.
Сафар-бей понял, что его лицо и руки измазаны кровью верных телохранителей, и брезгливо вытерся шапкой. Немного придя в себя, стал думать, что делать дальше. Бежать? Но куда? Не успеешь подняться, как тебя пронзят казацкие пули… Звать воинов, чтобы, несмотря на разящий огонь, шли на приступ куреня? Напрасно! Никто и не услышит тебя в этом аду. Да и кто отважится лезть в окна и двери, из которых непрерывно гремят выстрелы, словно в куренях не по двадцать-тридцать казаков, как они предполагали, а не менее чем по триста!.. Искать Мурас-пашу и спросить, какие будут распоряжения? Нелепо и помыслить об этом! Разве найдешь его в этой суматохе? Может, он убит или уже сбежал…