Я уже не раз писал о деятельности Гото в области российско-японских отношений, поэтому я ограничусь тем, что отражает его видение грядущих метаморфоз на евразийском континенте. От восстановления в 1908 г. транзита Европа — Азия по русской Китайско-Восточной железной дороге и японской ЮМЖД и увеличения товарооборота между Россией и Японией как необходимой базы политического сотрудничества он перешел к согласованию политики двух империй в Китае. Так не без его прямого участия Петербург и Токио в январе 1910 г. синхронно отвергли предложение госсекретаря США Ф. Нокса о «нейтрализации» маньчжурских железных дорог путем их выкупа международным синдикатом, находящимся под контролем американских банкиров.
«Причина зла в китайских делах кроется главным образом в самом Китае, — писал Гото 24 апреля (7 мая) 1910 г. российскому министру финансов Владимиру Коковцову, с которым у него со времени первого приезда в Петербург в мае 1908 г. установились доверительные, если не прямо дружеские отношения. — Так как в Китае в настоящее время не имеется, так сказать, „политического центра“, то отдельные китайские сановники действуют совершенно по личному усмотрению, руководствуясь эгоистическими стремлениями и упуская из виду свои национальные интересы. Кроме того, они думают, что как для их карьеры, так и для их личных интересов будет только полезно, если они в некоторых случаях займут недружелюбное положение в отношении Японии или России. Руководствуясь подобными побуждениями, они вступают в сношения с какой-либо другой державой или с ее представителем. Поэтому в настоящее время как для России, так и для Японии представляется насущно необходимым убедить Китай, а заодно с ним и другие державы, не только словами, но и гораздо более делом в том, что Россия и Япония отныне твердо решились действовать в китайском вопросе вполне солидарно и что именно эта общность интересов обоих государств зиждется на твердом естественном основании» (3).
Через два года, летом 1912 г., в Петербурге, куда он приехал вместе с Гото, Кацура прямо сказал министру иностранных дел Сергею Сазонову, что «предвидит возможность наступления такого момента, когда России и Японии силою вещей придется перейти к более активной политике в Маньчжурии и к военному занятию каждою из них некоторых пунктов в сфере ее влияния» (4). Ну а еще через пятнадцать с половиной лет, в январе 1928 г., Гото в Москве будет излагать те же самые мысли Сталину — правда, в более осторожной форме.
Десятилетие между Портсмутским миром и Русской революцией по праву называют золотым веком российско-японских отношений. Оно было рекордным и по количеству, и по качеству двусторонних соглашений, которые урегулировали почти все спорные вопросы и закончились полноценным военно-политическим союзом летом 1916 г. В октябре того же года к власти в Японии пришел самый прорусский кабинет в ее истории: генерал Тэраути Масатакэ, бывший военный министр, генерал-губернатор Кореи и председатель Японско-Русского общества (прообраз современных «обществ дружбы»), стал премьер-министром; посол в Петербурге и главный творец российско-японской «антанты» Мотоно Итиро возглавил МИД; Гото получил ключевой в административном отношении пост министра внутренних дел. Окончательно оформившееся партнерство могло изменить весь ход событий в Азии. Однако разительные перемены, случившиеся в России всего за несколько месяцев следующего года, перевернули все вверх дном.
В марте 1918 г. Брестский мир вывел Советскую Россию из войны с Центральными державами. Однако еще в декабре 1917 г. французский премьер Ж. Клемансо требовал «союзной» интервенции против России, предложив использовать для этого японскую армию как наименее задействованную в войне. Британский министр иностранных дел А. Бальфур предложил поручить Японии оккупацию Транссибирской железной дороги. Колебались только американцы, боявшиеся, что японцы, раз придя в Сибирь, добровольно оттуда не уйдут.
Затем «союзников» начали мучить кошмары иного свойства. Приход Гото в апреле 1918 г. на пост министра иностранных дел вместо тяжело заболевшего Мотоно вызвал панику в Лондоне. Английский посол в Токио К. Грин прямо назвал это «самым неудачным назначением из всех возможных». Его донесения рисуют зловещий образ Гото, обычным эпитетом к имени которого было «notorious», т. е. «пресловутый» или «печально известный». В вину ему ставили незнание английского языка — страшный грех с точки зрения тех, кто делит человечество на «англоязычный мир» («English-speaking world») и «остальное» («the Rest»), обучение медицине в Германии, отсутствие энтузиазма в отношении Антанты, помощь индийским революционерам[3]и… принадлежность к «грозной германофильской партии», которой Бальфур в начале марта 1918 г. пугал президента США В. Вильсона и даже вынес этот вопрос на обсуждение кабинета. Опасения Бальфура были не вполне беспочвенны: Грин только что сообщил ему, что в беседе с американским послом Гото прямо заявил, что Япония совершила большую ошибку, ввязавшись в войну на стороне Великобритании. Можно представить, как возросло беспокойство с назначением такого человека министром вместо Мотоно, верность которого Антанте была безусловной, а репутация в глазах союзников безупречной (до Петербурга он много лет был посланником в Париже) (5).
3
Грин считал Гото главным покровителем Радж Бехари Боса, бежавшего в Японию в 1916 г. после неудачного покушения на вице-короля Индии. Под давлением британского МИД правительство издало распоряжение о его аресте и выдаче, но оно так и не было исполнено. С помощью деятелей националистического движения Бос скрылся и натурализовался в Японии путем брака с дочерью владельца токийского ресторана «Накамурая». Он благополучно прожил в Японии до своей смерти в 1945 г., научил японцев готовить кари, которым до сих пор славится «Накамурая», а в начале войны на Тихом океане стал первым лидером объединенной антибританской индийской эмиграции.