— Можно подумать, уважаемый доктор, что у вас в Москве своя разведка или, скажем, родственники? — спросил Тайдеман ехидненько. Килк, однако, не обиделся и не смутился.
— Надо читать больше! — воскликнул назидательно. — Меня лично об этом проинформировал американский фотограф Аббе, который много у них там попутешествовал. Он потом написал книгу «Фотографии из России». Когда он приехал в Москву, на Белорусском вокзале его встретила переводчица-еврейка; евреи же проследили, чтобы его поместили в гостиницу, в которой служащие евреи; евреи контролировали и определяли его маршруты… и других туристов; евреи даже приходили к его постели, когда он захворал; когда же ему посчастливилось спуститься в метро, навстречу ему сверкало имя Лазаря Моисеевича Кагановича: тесть[3] Сталина являлся отцом московского метро. Ну как?
— Сталин, что и говорить, мрачная фигура, — Алфред не знал, что сказать про Сталина, потому что никогда — для чего ему это? — не интересовался сталинской личностью; если бы не приход русских на острова, если бы не война, он бы про Сталина и думать не думал. Для чего? Он знал, что на острове даже некоторые русские отзываются о Сталине по-всякому, к Сталину он сам не относился никак до тех пор, пока в замке не откопали убитых, пока не услышал о приказе Сталина, чтобы немцам была оставлена выжженная земля, причём та земля, которая Сталину никогда не принадлежала. На ней испокон веков жили эстонцы.
Теперь Алфред отдавал должное осведомлённости своих гостей, удивляясь, что у него завелись такие эрудированные приятели. От Отто Швальме он слышал, что Сталин якобы скрывается от немецких авианалетов под Кремлём, что для него под Кремлём построен подземный дворец, куда этот красный диктатор и переселился. Кремль, рассказывал Отто, уже пострадал от бомбёжек, но убежище Сталина невредимо.
— Сталин есть император, — продолжал доктор Килк разбирать сию личность, — и до чего же удивительно, что такой совсем никудышный человек с усами ухитрился сесть на шею огромному народу и, как петля, душит, душит, а эти хрипят, но кричат «ура!»… А ведь и Рузвельт — палец в рот не клади: не считаясь ни с кем, ни с американцами, ни с конгрессом, взял на себя право решать всё по-своему. Хочет создать новый версальский договор, чтобы самому участвовать в дезармировании народов (своего рода программа разоружения. — Прим. автора), чтобы был такой договор, по которому Америка станет управляющим Европы и всего мира. Все «свободы» будут защищать американские штыки, земля же получит такой мир, какой желателен Рузвельту…
— Пока настанет хоть какой-нибудь мир, много крови прольётся, — прервал Килка Тайдеман. — В нашем городе нашли уже семьдесят четыре жертвы, а сколько всего людей убито по всей Прибалтике, а на фронте… А сколько ещё погибнет на войне?.. Хотя бы в России. Русские тоже люди. Немцы там, надо думать, не очень любезничают с побеждёнными.
— Да, да, не очень, господин Тайдеман, — воскликнул Отто радостно, он был в хорошем настроении, — не так, конечно, как русские любезничали у вас… в городе, в стране, но немцы очень любезные люди, поверьте мне.
— Что делалось в подвалах ГПУ в Риге! — вскричал Килк.
В подвалах ГПУ… Королю было понятно только то, что ГПУ — это очень страшно, что если в ГПУ попадёшь, то уже живой не останешься, значит, как на картинах Калитко. Но как мог Жора Калитко всё так нарисовать, если сам не был в подвалах ГПУ? Откуда ему известно, как там бывает?
Да, конечно, патроны, порох, пушки и винтовки — это мужская забава, очень интересная, а Король Люкс — мужчина, это факт. Но общение друг с другом посредством мяча более занимательно, когда надоедает рвать штаны и фрукты в чужих садах — тоже факт.
Глава II
Особенно увлёкся Король мячом, когда сообразил, что с помощью этого круглого предмета можно наилучшим образом продемонстрировать ловкость, не заслужив при этом дурной славы, сопровождаемой часто синяками на лице или…
Играли в основном на правом берегу Тори, где очень давно, говорят, стояла чья-то усадьба. В данное время обширный участок зарос травой. Росли здесь и деревья, очень удобные для раздирания брюк. Собирались сюда люди Тори обоего пола приблизительно того возраста, которым кино «до четырнадцати лет» не разрешалось. Именно здесь на лугу и нашёлся для Его Величества новый друг, которого звали, что весьма примечательно, Иван.
Король прибежал сюда, полагая, что застанет игру с мячом, а были у народа Тори разные игры, это естественно; ещё полагал Король застать своих адъютантов, Свена с Вальдуром, но их-то и не оказалось, хотя играть играли. Собралось человек десять, Лилиан Вагнер тоже была. Эта высокая, стройная и сильная девушка с длинными развевающимися светлыми волосами многим мальчикам нравилась. Королю тоже, но…. не потому, а просто за то, что была энергичная, весёлая, приветливая и не задавалась, как многие девчонки, хотя и была уже в том возрасте, когда пускают кино без мамы. И Большая Урве присутствовала, тоже очень даже шустро гонялась за мячом, но Король избегал её. Урве стала над ним насмехаться, издевательски называть малышом, а это обидно. Бегал здесь и мальчик, действительно малыш, которого Король до этого нигде никогда не видел. Непонятно, откуда он такой черноголовый и стриженый здесь взялся. Когда Король об этом спросил, мальчик ответил на марсианском языке и ничего нельзя было понять. Когда же Король Люкс спросил, как его зовут, он очень серьёзно ответил:
— Иван Родионович.
Это было смешно! Все кругом засмеялись, и Большая Урве объяснила:
— Он всё время так… всем так отвечает. Кто-нибудь спросит, как его зовут, а он… Иван Родионович… Ха-ха-ха!
Иван стоял среди них и скромно улыбался, обутый в сапоги из странного материала: кожа не кожа. Одетый в длинные брюки, в зелёную суконную рубашку, он выглядел необычно, а был всех меньше, это несомненно, хотя могло ему быть столько же лет от роду, сколько и Его Величеству. Иван улыбался, он не понимал, что же смешного в том, что его зовут Иван Родионович. Но все смеялись, потому что ни у кого из островских ребят не было двух имён, кроме как у Короля, у которого вторая часть его титула означала… должность, вернее, как бы место службы. А так… Правда, встречались люди и с двумя именами, потому что некоторые мамы и папы, бывало, не могли договориться, как назвать новорождённого: Эриком или Индреком. Чтобы не спорить, называли Эрик-Индрек. Но всё равно в своём кругу никто не представлялся столь вычурно — нелепо же! А тут… Иван Родионович!.. Смешно!
Было непонятно по многим причинам: во-первых, русский. Маленький, но всё равно русский. Во-вторых, стриженый, в сапогах… Всё странно очень. Бегал шустро, мячом владел не хуже любого из района реки Тори, поэтому-то и можно заявить совершенно категорично, что мяч — игрушка не только коллективная, с которым в одиночку играют разве что законченные эгоисты, но и международная, поскольку и эстонец и русский могут играть с ним одновременно.
Иван не понимал эстонского языка. А народ Тори |по-марсиански. Общаться с Иваном легче, чем осталь-ым, было Королю, благодаря дружбе с Поликарпом. Король с Поликарпом, правда, преимущественно общались на международном языке смеха, а чтобы понять теперь Ивана, которого все стали дружески называть Ваня, одного смеха явно недоставало, и всё же опыт общения с Карпом постепенно сыграл свою роль, и настал день, которого люди Тори с нетерпением ждали, — особенно Лилиан Вагнер, родители которой были из немцев, хотя Лилиан родилась на острове. Она относилась к Ивану с большим участием, чем остальные. Когда Король наконец в точности сумел расшифровать разъяснение Ивана, — почему он Иван Родионович, — выяснилось вот что: в России, когда к человеку относятся уважительно, то обращаются к нему по имени-отчеству, когда же с ним дружат, то просто по имени. Раз все люди Тори называют его Иваном или Ваней, что одно и то же, они относятся к нему как к другу, и он, Иван, доволен. Но если захотят обратиться к нему по имени-отчеству, он возражать не станет, поскольку это означает, что его уважают.