Выбрать главу
Когда в петлицу облаков вставлена луна чайная, Как расскажу словами людскими Про твои поцелуи необычайные И про твое невозможное имя?!
<…>
Осталось придумывать небывалые созвучья, Малярного кистью вычерчивать профиль тонкий лица И душу, хотящую крика, измучить Невозможностью крикнуть о любви до конца!
[87]

Именно осознание невозможности «крикнуть о любви до конца», выразить в слове тонкий и сложный мир чувств ведет поэта к словотворчеству и необычной метафорике, импульсы к созданию которой он черпает в библейском тексте. Показательно, что само слово «Библия» (иногда в метафорическом смысле, ибо своего рода «библией» стремятся стать имажинистские тексты) весьма часто звучит в текстах В. Шершеневича, а в контекст его любовной лирики непременно включаются библейские аллюзии, прежде всего в связи с осознанием катастрофичности мира и обреченности самой любви на гибель. Однако при этом любовь все равно понимается как единственное спасение в расколотом, разодранном мире войн, революций и проблем большого города, как единственное, что несет в себе надежду на преображение мира. Тема любви чаще всего преломляется через призму эсхатологии и апокалиптических видений. Например, в поэме «Слезы кулак зажать» (1919):

На одну Чашку все революции мира, На другую мою любовь и к ней Луну, Как медную гирю, И другая тяжелей!
Рвота пушек. По щекам равнин веснушками конница. Шар земной у новых ключей. А я прогрызаю зубами бессонницы Густое тесто ночей.
Кошки восстаний рыжим брюхом в воздухе И ловко на лапы четырех сел. Но, как я, мечтал лишь об отдыхе В Иерусалим Христа ввозивший осел.
Любимая! Слышу: далеко винтовка — Выключатель счастья — икнет… Это, быть может, кто-то неловко Лицо твое — блюдо весны — Разобьет.
[109]

Эти строки продиктованы не только вздыбленным и страшным революционным временем, но и личной трагедией поэта: его возлюбленная, актриса Юлия Дижур, покончила с собой. М. Ройзман так вспоминал о этом: «…Вадим полюбил артистку необычайной красоты, обаяния, ума — Юлию Дижур. Она ответила ему взаимностью. Когда он познакомил меня с Дижур, я от души поздравил их, понимая, что они станут мужем и женой. Но вот Дижур повздорила с Вадимом, и он ушел от нее, заявив, что никогда не вернется: он хотел проучить ее. Она несколько раз звонила ему по телефону, но он не поддавался ее уговорам, и она выстрелила из револьвера себе в сердце. Почти все стихи, как и последняя книга Вадима, посвящены памяти Юлии…»[28] Несомненно, именно Юлии Дижур посвящена и «Песня Песней» Шершеневича. Из-за гибели возлюбленной он яснее ясного понял, как тесно связаны любовь и смерть, как в этой жизни они ходят рядом. В том же 1919 г. умерла и мать поэта. Отсюда — этот взрыв отчаяния, продиктованный и чувством собственной вины:

Любимая! Умерла! Глаза, как конвой, Озираются: Куда? Направо? Прямо? Любимая! Как же! А стихам каково Без мамы? С 917-го года В обмен на золото кудрей твоих Все стихи тебе я отдал… Ты смертью возвращаешь их.
Не надо! Не надо! Куда мне?! Не смею Твоим именем окропить тишину. Со стихами, как с камнем На шее, Я в мире иду ко дну.
С душою растерзанной рытвин Галлии Остывшую миску сердца голодным несу я. Не смею за тебя даже молиться, Помню: Имени моего всуе… Помню: сколько раз с усопшей моею Выступал на крестовый поход любви. Ах, знаю, что кровь из груди была не краснее, Не краснее, Чем губы твои.
Знаю: пули, Что пели от боли В июле: Фюит… фюит… Вы не знали: в ее ли, В мою ли Вжалились грудь.
Мир. Бреди наугад и пой. Шагай, пока не устанут ноги! Нам сегодня, кровавый, с тобой Не по дороге!!!
[109]

Но больше всего поэта мучило понимание, что причина трагедии не только в состоянии мира, но и его собственной души:

Из Евангелья вырвал я начисто О милосердьи страницы и в згу — На черта ли эти чудачества, Если выполнить их не могу.
вернуться

28

Ройзман М. Все, что помню о Есенине. М., 1973. С. 137.