В конце разговора он сказал, что любит ее. Анна ответила взаимностью. Обычно они не проявляли друг к другу такой нежности. Вместо того чтобы подбодрить Анну, его слова лишь напомнили ей о том, как она одинока.
Стоявшая около papelería девушка накручивала прядь волос на тонкий палец. Ее кожа была безупречной. Анна попыталась представить себя шестнадцатилетней, все еще невинной, одетой в яркое желтое платье и купающейся в лучах солнечного света, томящейся в предвкушении взрослой жизни.
Вода. Кофе. «Маргарита». Чтобы попасть туда, куда ей хотелось, Анне понадобилось три напитка. Она с новыми силами шла в наступление, немного оклемавшись после турбулентности и трудностей перевода, – собиралась сесть на ночной автобус до Тепито.
За ее столиком в кафе открывался чудесный вид на zócalo. Теперь Анна понимала, чем это местечко так очаровало ее родителей. Благоухающие розовые сады обрамляли сцену. На кованых скамейках джентльмены преклонного возраста сгибали свежие газеты. Манил к себе стоявший на коленях чистильщик обуви. Zócalo – слово, которое перекатывалось на языке, как музыка. За соседним столиком расположилась веселая мексиканская семья, выбравшаяся в город побаловать себя колой. Без сомнения, они примут ее за туристку, женщину, которую волнует только обменный курс да ледяные кубики в коктейле. Откуда им знать, что она прочесала всю Мексику, путешествуя с отцом на дешевых автобусах еще девчонкой, маленькой, посапывавшей во сне проказницей, которая так любила забираться на колени к женщинам.
У кафе взревел и припарковался мотоцикл. Его владелец обвел взглядом кафе, выбрал столик рядом со столиком Анны и расположился за ним. Для мексиканца он был достаточно высок, черты лица выдавали сильного, но несобранного человека. Одетый в джинсы и вылинявшую футболку, он вел себя с той богемной беспечностью, которая так возбуждала Анну и одновременно вызывала у нее отвращение. Длинные, до подбородка, волосы были стянуты резинкой. Вид у мужчины был отсутствующим, как будто его тело прибыло сюда за несколько минут до его мыслей.
Вот он, твой высокий темноволосый незнакомец. Теперь затащи его в душ.
Мужчина заказал эспрессо, поджег сигарету, раскрыл блокнот. Анна притворилась, будто наблюдает за какими-то детьми около собора, запускающими в небо сигаровидные воздушные шары. Он изучал ее. По коже пробежала дрожь, и Анна сделала тщетную попытку сообщить своим видом нет, хотя прекрасно знала, что после второй «маргариты» ответ будет возможно. Целомудрие, как и воздержание, – добродетель, о которой лучше вспомнить завтра.
– Эти дети прекрасны, – произнес мужчина на английском.
Анна обратила внимание на детали: его мимолетную улыбку, футболку, истрепанную ветром, темные круги под глазами. На волосках руки засохла синяя краска. На большом пальце было широкое серебряное кольцо, а на толстой цепочке висел кулон – маленький шарик.
– Я люблю детей только на расстоянии.
– Вы еще не готовы к материнству. Меня однажды просили стать отцом, но я отказался от этого предложения. Каждый должен знать свое место. – Он затушил сигарету. – Вы американка? – Это предположение разозлило Анну. Ей хотелось походить на шведку в хорошие дни. На немку в остальные. – Вы в отпуске, – продолжил мужчина, раскрывая ладони. Он знал ее историю наизусть. – Планируете посетить музеи, Монте-Альбан, купить сувениры у местных детишек?
– Вообще-то, я работаю.
– Работаете? – Он бросил взгляд на ее «маргариту».
– Я пишу книгу о мексиканских масках.
Эта ложь сорвалась с ее губ с невероятной легкостью. Ее отец говорил то же самое в каждом rancho[92], которое они посещали. Прошли годы, а это утверждение звучало лишь немногим менее убедительно, чем прежде.
Мужчина вертел в руках костер[93].
– Книгу о резчиках масок?
– Резчиках, масках, истории народного творчества…
– Вы здесь ради Карнавала. – Мужчина сжал ладони в кулаки. – Охотитесь на тигра?
Анна наклонила голову к плечу.
– Я всегда охочусь на тигров.
Он представился. Сальвадор Флорес. Художник. Его студия находится в трех кварталах от zócalo. Он пригласил ее в гости. Анна подумала, действительно ли он счел ее привлекательной или проделывает этот трюк обаяшки-художника со всеми extranjeras[94], как тот тщедушный аргентинец, которого она встретила в Сан-Мигель-де-Альенде и который пригласил ее посмотреть свои картины в стиле уичоли[95]. Она пришла к нему домой – как она могла быть такой наивной, такой доверчивой? – но картин там не оказалось; были лишь пожелтевшие газетные вырезки о мероприятии, которое прошло лет десять назад. Они поболтали. Он попытался поцеловать ее; в его дыхании смешались ароматы жженого сахара и дыма. Она встала, чтобы уйти, и волновалась, что он насильно заставит ее остаться, но он просто посмотрел ей вслед, как будто она была обычной прохожей.
95
Речь идет о картинах, написанных красками, но сохраняющих колорит индейского народа уичоли, которые ранее выполнялись в ниточной технике.