— Хорошо, сэр.
Джонатан оживился.
— Понимаете, Кейпер, завтрашний обед для меня очень важен. Он должен пройти по-особенному, празднично. В спальнях пусть как следует затопят камины. Я заказал цветы. С миссис Паутин мы уже все обсудили. Теперь по вашей части. — Он замолк и посмотрел на дворецкого. — К вам у меня никаких претензий нет, ни в коей мере. Все замечательно, но завтра… — Джонатан вскинул руки. — Завтра все должно быть не как обычно, а супер. У вас там есть один лакей новенький, подстегните его. И горничных тоже. Вы меня поняли?
— Разумеется, сэр.
Джонатан поерзал в кресле, затем коротко рассмеялся.
— Да… поначалу обстановка будет натянутая. Я ведь провожу своего рода эксперимент.
— Будем надеяться, что все пройдет удачно, сэр.
Джонатан кивнул:
— Конечно, я в этом уверен. — Он прислушался и выключил настольную лампу. — Там, кажется, машина. Посмотрите.
Дворецкий раздвинул тяжелые шторы. В комнату ворвался шум дождя со снегом.
— Погода такая, сэр, что ничего толком не разглядишь… но, кажется, я вижу свет фар. К дому приближается автомобиль, сэр.
— Это мистер Мэндрейк. Проводите его сюда и заберите поднос с чаем. Я так разволновался, что теперь не до этого. А вот и он!
Дворецкий задвинул шторы и унес поднос с чаем. Было слышно, как новый лакей открыл массивную входную дверь.
— Представление начинается, — негромко произнес Джонатан, включая настольную лампу.
Начать надо с того, что поэт Обри Мэндрейк, несмотря на молодость снискавший известность как автор популярных стихотворных пьес, на самом деле был Стэнли Футлин. Вот такая с ним случилась неприятность. Как подобная фамилия будет смотреться в театральной программке, об этом не стоит и говорить. Ну если бы он был, к примеру, Магинз[1], это еще куда ни шло, но Футлин… И он превратился в Обри Мэндрейка, сменив заодно и имя. На выбор псевдонима наверняка повлиял рано ушедший из жизни замечательный художник Обри Бёрдсли. И этот псевдоним очень быстро стал ему так близок, что он просто не мог вспоминать свои настоящие имя и фамилию без досады, беспокоился, как бы кто из знакомых не узнал о них. В общем, комплексовал и презирал себя за эту слабость.
Надо признать, он был талантлив. Поначалу персонажи в его пьесах много говорили о грехе и оккультизме, но потом он стал черпать сюжеты из совершенно немыслимых источников. В одной портной пылал страстью к манекену, в другой талантливый саксофонист находился в странных отношениях со своим инструментом и так далее. И при этом его пьесы с успехом шли на многих лондонских сценических площадках. Интеллектуалы расходились во мнениях, к какой категории отнести его произведения, к какому из течений сюрреализма, но признавали достоинства его стихов. А люди попроще находили в пьесах много смешного.
В довершение ко всему Обри Мэндрейк был достаточно состоятелен, чтобы не писать ради денег. От матери, владелицы пансиона в Далидже, живописном пригороде Лондона со старинными домами, парком и знаменитой картинной галереей, он унаследовал весьма приличное состояние. От отца ему тоже кое-что досталось.
Обри был высокий, темноволосый, худощавый. Некоторая бледность лица молодого человека не портила, а, наоборот, добавляла его внешности романтизма. Как и насмешливое выражение глаз. Одевался он традиционно, отказавшись от экстравагантных галстуков и рубашек, считавшихся непременными атрибутами гардероба обитателя богемы.
У него был физический недостаток — врожденное искривление стопы. Обри этого почему-то стеснялся и, когда сидел, старался спрятать под стул левую ногу в ортопедическом ботинке.
С Джонатаном Ройалом он познакомился пять лет назад, в середине тридцатых, когда тот финансировал постановку его пьесы. Особой прибыли ни тому ни другому это не принесло, зато возникла взаимная симпатия, которая со временем укрепилась. Сейчас новую пьесу Мэндрейка репетировали молодые актеры, и он последние два дня провел в доме девушки, исполняющей главную роль, с ней и ее отцом, священником прихода Сан-Джайлз. Это было недалеко от поместья Джонатана, и тот пригласил Обри провести у него уик-энд.
Мэндрейк стремительно вошел в библиотеку. На голове, как всегда, художественный беспорядок, но на этот раз постарался ветер. Обри ехал с опущенным стеклом дверцы водителя.
Они обменялись рукопожатием.
— Погода просто ужас, — пожаловался Обри. — Как будто силы тьмы собрались на шабаш.
Джонатан прищурился на поэта.
1
Футлин