Просто у меня такая манера держаться. У всех есть свои слабости. Приходиться бороться с ними самому и на свой лад. Я не могу объяснить это всем и каждому, ибо если люди будут в курсе дела, то ценность самой манеры несколько снизится. Из-за этого у меня с ними могут возникнуть недоразумения. Ну и пускай, лишь бы ты, сестрица, меня поняла. Да и они в конце концов поймут, что церемонная обходительность — не единственно возможный путь для того, кто хочет быть хорошим членом общества. Что и довожу до твоего сведения».
Тут же я сочинил и второй вариант ответа. По тому же адресу, но с другим содержанием. «Сестра! Я ясно представляю себе ту ответственность, которая ложится на меня в связи с тем, что ты сообщаешь. Как порядочный человек, я, конечно, должен приехать, чтобы уладить это дело. Самое лучшее, что можно сделать, — это безо всяких отговорок лично и незамедлительно заняться всем самому. Но я принял вполне обдуманное решение отказаться от своих обязанностей. Если этот поступок неправилен и порочен, то я совершаю его вполне сознательно. Я решил стать неправильным и порочным человеком и готов к любым последствиям этого шага. Среди нас и так слишком мало людей с характером. Мы нуждаемся в убеждениях, таких сильных, как у писателя Мисимы[3], который покончил с собой исключительно из желания соблюсти принцип. Нам нужна такая твердость духа, о какой повествуется в одной из старинных историй в «Тантри»[4]: там один царский бупати отрубает себе голову, чтобы исполнить повеление молодого раджи явиться ко двору и в то же время сдержать клятву, данную им покойному радже, — не покидать своего наместничества. Для здравомыслящих людей это нелепость. Что поделаешь. Мне так нравится. Поэтому будь что будет — мне все равно. Я не собираюсь ехать к вам из Джакарты и впутываться во все эти дела, потому что мне там заморочат голову до одурения всяким вздором, за который я должен отвечать. Ты вправе на меня сердиться и осуждать мое поведение. Я могу помочь только деньгами и на днях вышлю почтовый перевод».
Оба письма слишком отдавали литературой. Они, пожалуй, больше подходили для дневниковых записей. Как обычно, я сочинил и третий вариант. Этот вариант был моей излюбленной картой в разных случаях жизни. Он не требовал больших волнений. В нем не сквозили мечты о героизме. Он не опирался на моральные обязательства перед моим собственным прошлым. На эту карту ставит всякий, кто утратил решимость или желание вступать в игру с неизвестными правилами.
В этом варианте я сообщал, что собираюсь в ближайшее время активно включиться в семейные дела. «Да ниспошлет нам господь всяческую милость и да оборонит нас перед лицом всех испытаний, — писал я. — Давайте же вместе молиться о том, чтобы господь даровал нам крепость духа в этих испытаниях, и будем трудиться по мере своих сил, полностью сохраняя веру во всемогущество божье, но в то же время сознавая, что и человеку дана определенная роль в его собственной судьбе, с целью уладить и разрешить все трудности наилучшим образом, так что возникшее неустройство будет незамедлительно исправлено и мы все сможем вновь обратиться к нашим повседневным занятиям и стать людьми нормальными, не вполне нормальными или вовсе ненормальными».
— Папа, что в этой телеграмме? — спросила Синта из своей комнаты.
До меня только теперь дошло, что девочка тоже волновалась. Вот и еще одна привычная реакция. Получение мною всякой корреспонденции и у Синты стало связываться с тревогой: раз пришло письмо, значит, что-то стряслось. Письмо, телеграмма или еще что-нибудь в этом роде явно стали в доме символами несчастья.
— Сейчас, детка, — отозвался я.
Я вскрыл злополучный конверт, еще не совсем справившись с волнением. От злости у меня дрожали руки. Вечно людям не дают покоя всякими известиями. Невозможно вести личную жизнь. Я прочел телеграмму про себя. Потом прочитал вслух Синте:
— Выезжаю из Сурабаи поездом «Бима», встречай.
Синта тотчас появилась в дверях. Видно, она еще не ложилась. Волосы ее были растрепаны, и глаза блестели, как будто она недавно плакала. Меня это удивило.
— Значит, дядя приезжает? — спросила она таким тоном, точно избавилась от грозящей опасности.
— Да, завтра надо его встретить на вокзале Кота; нет, Гамбир.
3
Юкио Мисима (1925—1970) — реакционный японский писатель, сторонник возврата Японии к милитаризму и культу императора. Совершил самоубийство после неудачной попытки спровоцировать военный путч.
4
«Тантри Камандака»— яванское средневековое собрание сказок, восходящее к индийской «Панчатантре».