– Нет, ни за что! Я не стану заглядывать в твое будущее. Ты же знаешь, я не могу этого делать для близких.
– Ну, хорошо, не надо в будущее. На меня посмотри. Что-то не так, а я не понимаю. Не вижу. Но чувствую.
Ольга долго вглядывалась в брата, но тоже не увидела ничего опасного.
– Может, это у тебя в голове? В мыслях? Просто ты никак не перестроишься, вот и все.
– Не знаю… Может, ты и права.
В конце концов, он махнул рукой на свои тревожные предчувствия, решив поверить сестре, и стал пить на ночь приготовленный ею отвар, от которого спокойно спал до утра. Ольга увлекалась травами, благо от прабабки остались кое-какие рецепты.
– Чем ты меня травишь? – спрашивал, посмеиваясь, Сергей, а Ольга серьезно отвечала:
– Настойка из крыльев жужелицы.
– Фу-у…
– Поверил! Не бойся, все съедобное – это отвар белых перегородок плода граната, шишек хмеля и валерианы. И немного мелиссы для аромата. Можешь ложку меда добавить, вкуснее будет.
Но Ольга все-таки раскинула карты на брата, и увиденное настолько ей не понравилось, что она даже выбросила эту несчастливую колоду, кое-как убедив себя в случайной ошибке расклада. Она еще раз поговорила с врачом, который тоже недоуменно пожал плечами: «Совершенно не из-за чего беспокоиться!» – и порекомендовал показать брата психиатру.
А в один прекрасный день у Сергея состоялась еще одна встреча с прошлым. Он зашел в «Академкнигу» и только протянул руку к заинтересовавшему его изданию, как голос сзади заставил его обернуться:
– Седой! Это ты?!
Это был Николай Смирнов, однофамилец и старый друг, о котором Сергей так часто думал в последнее время. Несколько мгновений они вглядывались друг в друга, узнавая и не узнавая: двадцать лет прошло с их последней встречи. Двадцать лет! Как показалось Сергею, Николай почти не постарел, только как-то усох и неравномерно поседел, страшный шрам на полголовы Сергей заметил сразу. А Николай смотрел на старого друга с некоторым даже ужасом: да, конечно, десять лет лагерей никого не красят, но чтобы так измениться! Ни следа былой самоуверенности, никакого блеска – лишь усталость и… смирение?
– Здравствуй, Николай.
Ну вот, разве так он приветствовал бы его в прежнее время? «Привет, Никола!», «Здравствуй, брат!» или «О, однофамилец!». А сейчас – так формально. Они не протянули друг другу руки, не обнялись – в первые секунды радость от встречи затмила все, но потом оба вспомнили, что стоит между ними, и помрачнели.
– Давно ты вернулся? – спросил Николай.
– Еще весной.
– Ну как, пришел в себя?
– Более-менее.
– Работу нашел?
– Пока нет. Ольга обещала помочь. Да я особенно и не рвался, сначала надо было подлечиться немного. Сейчас вот зубами занимаюсь. А ты все там же?
– Не совсем. Ты же знаешь, что ИФЛИ больше нет? Я в МГУ – на филфаке. Он еще в сорок первом году образован. Готовлю докторскую…
– О! Всегда знал, что ты достигнешь научных высот.
– Да какие там высоты, скажешь тоже!
Разговаривая, они вышли из магазина и теперь медленно брели по улице Горького, искоса посматривая друг на друга. Ни один из них не осмеливался завести разговор на волнующую обоих тему. Вся ненависть Николая испарилась при одном взгляде на Сергея – это другой человек, совсем не тот, кого он проклинал все эти годы! Они дошли до ворот университета, и Сергей остановился:
– Ну ладно, прощай. Рад был повидаться.
И Николай вдруг неожиданно для себя самого сказал:
– Послушай, а давай к нам! Есть место на кафедре.
– К вам?
– А что?
– Да я забыл все, какой от меня прок?
– Ничего, восстановишь пробелы. Латынь-то помнишь? Лучше тебя никто тексты не разбирал. А нам латинист нужен. Серафима Викентьевна на пенсию уходит. Помнишь ее?
– Она еще жива? Сколько ж ей лет?
– Много. Ну что, согласен? А потом спецкурс какой-нибудь возьмешь, лиха беда начало. Подумай.
– Спасибо… – растерянно произнес Сергей. – Спасибо! Не ожидал… Латынь я помню, конечно… «Quousque tandem abutēre, Catilina, patientia nostra?»[1] – это навсегда.
– Собери документы и приходи. Прямо в понедельник. Тебя ведь реабилитировали?
– Да, чист как стекло. Обещали даже награды вернуть.
– Чем награжден?
– «Красная Звезда», медали за Варшаву, Будапешт и за боевые заслуги. За Берлин не успел получить.
– Я тоже не успел, по госпиталям валялся. Ничего, все наладится. Dum vivimus vivamus![2]
– Vivamus, верно… – улыбнулся Сергей. – Помнишь Катулла: «Vivamus mea Lesbia, atque amemus…»[3]
1
«До каких же пор, Катилина, ты будешь злоупотреб-лять нашим терпением?» – Цицерон, «Речи против Катилины», I, 1, 1.