— Дима, я не могу ни одной минуты больше оставаться в этом проклятом Clos de Potas. Но нельзя все так бросить. Дима, умоляю вас, останьтесь. Справитесь?
— Справлюсь.
И справился. Тут ему небольшую помощь оказала Мамань. На юге Франции проживает много итальянцев, говорят они по-французски очень плохо. Среди них выделялась порядочного возраста итальянка, которую все называли «Мамань», что значит «Мама». Жила она по соседству, иногда работала в Clos de Potas. Познакомилась она и с Димой еще во время первого приезда на каникулы, что ему сейчас и пригодилось.
Она стала готовить Диме какие-то сугубо провансальские блюда, а главное, ему было хоть с кем обмолвиться словом. Но, конечно, она долго не могла помогать, потому что была бедна и у нее были свои дела.
Дима остался один. Первым делом надо было ухаживать за лошадью: кормить, чистить, выносить навоз. Вторым — работать с нею в винограднике. Они уже знали друг друга, и дело спорилось. Затем надо было варить борщ из всего того, что росло на огороде. Варил на неделю. Борщ на второй день действительно вкуснее, чем на первый. Потом какой-то вкус остается, но питательность исчезает.
Еще был пес, которого тоже надо было кормить. Но он доставлял Диме большую радость, вечно прыгая вокруг него с изъявлениями любви.
В общем, из всего, что окружало Диму, можно было извлечь питание, но не было ни одного сантима денег. И однажды с наступлением вечера, задумчиво смотря на таинственные огоньки, которые двигались по горам, Диму осенило: «Деньги там». Его приняли охотно, и он по ночам стал толкать вагонетки.
Так прошло шесть месяцев. Федя, наконец, отошел и вернулся. Поблагодарил Диму и сказал ему:
— Я нашел, кому надо передать Clos de Potas. Это наши, казаки, они выдержат. А мы, интеллигенты, не можем. Эти казаки, между прочим, родственники Плевицкой. А я нашел в другом месте себе дело.
На том и расстались. Он уехал, вскоре прибыли казаки. Дима сдал им Clos de Potas и тоже уехал.
Глава VIII
ПОЕЗДКА В СОВЕТСКУЮ РОССИЮ. «ТРЕСТ»
Итак, Мария Дмитриевна уехала из Сремских Карловцев в Париж. Я ее не удерживал. Ведь прошло два года с тех пор, как я встретился с Якушевым в Берлине. За это время я его не видел. Но генерал Климович, ведавший контрразведкой в РОВС и находившийся при Врангеле, наладил связь с Якушевым.
Врангель в «Трест» не верил, но не мешал Климовичу возиться с ним. Связь была постоянная, и я увидел, что теперь настало время при помощи Климовича и «Треста» найти моего сына. Благодаря Анжелине я знал, что он находится в доме для умалишенных в Виннице.
Я сказал Климовичу, что хотел бы воспользоваться тем приглашением, которое Якушев сделал в Берлине. Климович согласился мне помочь и запросил Якушева, готовы ли они принять меня. Ответ был утвердительный с добавлением: «Сделаем все, что можем».
При решительном разговоре я спросил Климовича, как он оценивает опасность такого путешествия. Он сказал:
— Шестьдесят процентов за то, что вы вернетесь.
— А на сорок процентов я рискую, — добавил я. На этом и порешили.
Конечно, мы готовились к этой операции очень конспиративно. Но Врангелю генерал Климович рассказал. И вдруг начали болтать. И болтовня шла от адъютанта Врангеля. Тогда я пошел к Петру Николаевичу и сказал ему:
— Петр Николаевич, я раздумал. Я поеду в Польшу, а не в Советскую Россию. В Польше живет Маша, кормилица моего сына, ее фамилия Бойченко, и она вполне оправдывает это имя. Она проберется в Советскую Россию и все разузнает.
В конце концов наступил день моего отъезда [осень 1925 г. — Р. К.]. Так как все знали, что я уезжаю надолго в Польшу и вернусь нескоро, то по этой ли причине или по какой-то другой, но провожать меня на вокзал явилась почти вся русская колония с Врангелем во главе. А молоденькие сестры Колчины, с которыми мы были близки, улучив минутку, завели меня за водокачку и надели на меня маленький крестик на шнурочке.
Дело было ясно. Они что-то знали или о чем-то догадывались. Они меня тронули своею заботою и вместе с тем встревожили. Если эти девочки знали, то тогда знали все.
Раздался гудок, и поезд тронулся, затрепетали в прощании руки провожавших, вот поезд прошел тоннель. «Alea jacta est»[56]. В поезде ехал я недалеко, где-то пересел на пароход и стал подниматься по Дунаю. Конечно, я все время думал о тех, кого оставил, и о том, что меня ждет.
Но интересно было следующее. Погода была прекрасная, я сидел на палубе и не заметил, когда около меня примостилась молодая девушка. Она вдруг затеяла со мною разговор по-русски. Я решил, что она из эмигрантов, но ошибся.