Обратился во французскую контору. Там мне сказали:
— Если на месяц, то семьсот пятьдесят франков, а если на полгода, то пятьсот франков в месяц.
Я пошел посмотреть. Это и был «Maisonette», на вид хорошенький маленький домик, притом построенный из особого кирпича, очень пористого, спасающего от жары. При нем был и участок в 1200 квадратных метров, пятидесятилетняя пальма, какая-то зелень, кустарники.
Дама из конторы, очень толковая, пошла туда вместе со мною и сдала мне всю обстановку по реестру. В домике было все, что нужно. Две маленькие спальни, в каждой по кровати с матрацами, одеялами и противокомарниками из кисеи, покрывавшей всю постель. Большая комната с набором стульев и кресел, там же стояла маленькая железная печь. Ванная комната, вода в которой нагревалась электричеством, туалет, кухня с газовой плитой и кухонной посудой. Полный набор тарелок, чашек дота супа, набор чайных чашек на шесть персон, столько же ложек и даже пепельница. Все было учтено в реестре, напечатанном на пишущей машинке, который я подписал. Дама сказала:
— За все, что вы разобьете или испортите, заплатите, уезжая.
Забегая вперед, замечу, что мы ничего не испортили. Две-три чайных чашек слегка треснули, но за это ничего не взяли. Дама объяснила:
— Elles sont fêlers[72].
Перед тем, как я нашел «Maisonette», я пытался снять другую виллу, пожалуй, даже получше, чем «Maisonette». Я даже успел дать за нее задаток. Но мне очень скоро отказали. Вероятно, кто-то заплатил дороже. Задаток, конечно, вернули, но все же хозяин виллы, француз средних лет, чувствовал себя неловко. Он был художником и, чтобы как-то сгладить неприятное впечатление, подарил Марии Дмитриевне картину, написанную маслом и изображавшую море и берег Boulouris’a. Провансальская любезность была приятна.
Когда мы жили в «Maisonette», я болел две недели — лежал в постели. Пришел врач-француз и сказал: «Простуда желудка». Прописал диету, пока не спадет температура… Очень озабоченный кот Гришка две недели пролежал у меня на животе вместо грелки. Он, очевидно, помнил, как я его спас при помощи валерьянки, когда он отравился крысиным ядом.
В это время у нас опять гостили Значковские и другие. Они ужасно шумели, обедая в соседней комнате, то есть мне казалось, что они шумели, так как любой звук отдавался в мозгу.
Олег еще не был женат, а Игорь был уже женат на Лермонтовой, казачке (он женился уже в эмиграции). Про нее наша менашка (от слов femme de ménage — приходящая домашняя работница) говорила: «Elle n’est pas sérieuse»[73]. Потому что она, Значковская-Лермонтова, в позднее время гуляла под ручку не со своим мужем.
Между прочим, эта менашка, женщина бедная и необразованная, бравшая с нас ничтожную плату за свои услуги, крайне заботилась о воспитании своего маленького пятилетнего сынка. Для француженки нет большой обиды, как услышать: «Ваш сын плохо воспитан, мадам».
Но ее сыночек был хорошо воспитан, и до того хорошо, что, сидя на одном стуле с Гришой, с которым очень подружился, он позволял догадливому коту слизывать все масло с бутерброда, который давала ему мать.
Почему же я заболел? В один из погожих дней все наши гости поехали с Марией Дмитриевной по железной дороге на один из прекрасных пляжей. Дома остались мы вдвоем с Вовкой. Мы должны были приплыть на тот же пляж на байдарке под парусами, для чего необходимо было пересечь залив.
Собираясь в путь, я задумал упростить мачту вантами, для простоты сделанными из проволоки. Когда я сделал это, то сказал Вовке:
— Знаешь, я чувствую в воздухе какую-то каламитозносгь.
Это слово обозначает несчастье. Однако из-за такого предчувствия не оставаться же дома, когда нас ждут. И мы поплыли.
Начался неприятный ветер, который дул порывами, как будто плевал. Парус необходимо было спустить, и немедленно. Вовка пополз по байдарке, потому что кливер зацепился за конец ванты, а точнее, за конец неоткусанной проволоки. Для этого Вовке нужно было ползти по правому борту. В это время ветер «плюнул» в кливер слева, и нас положило на левый борт. Все вещи выпали за борт в воду: пляжные махровые простыни оной Лермонтовой и мешочек с инструментами. Мы оседлали легшую на бок байдарку. Все было бы ничего, но она не держалась на боку и стала переворачиваться дальше, и мы в итоге перебрались на днище. И так продолжалось дальше. Высокая мачта смотрела то вниз, то вверх, так как байдарку начало крутить вокруг своей оси. И нам приходилось все время перебираться то на ее палубу, то на борта, то на днище… Необходимо было освободиться от мачты, то есть «срубить» ее, если говорить на морском жаргоне. Но избавиться от нее мы никак не могли, так как ее крепко держали злополучные проволочные ванты. Перерезать проволоку мы тоже не могли, потому что мешочек с инструментами утонул.