Не здороваясь и смотря куда-то в сторону, он сказал:
— Комендант просит вас зайти на минуту.
— Хорошо, только вот занесу домой кантицу.
— Зачем? — спросил он небрежно. — Ведь только на пять минут.
Я согласился, и мы повернули к ратуше, в которой жил комендант. Городок уже просыпался, попадались первые прохожие, приветствовавшие меня. Это раннее приглашение не вызвало у меня никаких подозрений. С комендантом у нас были хорошие отношения, и он часто приглашал меня то на стакан чаю, то на обед, посылая этого бойца. Раньше, до войны, он был инженером, вдобавок еще и киевлянином, знал Некрасова, бывшего члена Государственной Думы, тоже инженера, участвовавшего в строительстве шлюзов на Московском канале… Так что поговорить нам было о чем.
Но коменданта в ратуше не оказалось. Боец провел меня на второй этаж.
— Подождите тут. К окну не подходите, — приказал он и ушел, грохоча подкованными башмаками.
— Что за вздор! — сказал я себе. Подошел к окну. На площади стояли какие-то люди. Увидев меня, они стали махать руками, делая мне знаки, но я их не понял.
В это время открылась и захлопнулась дверь. Кто-то вошел. Я подумал, что это комендант, и, обрадованный, обернулся. Но это был не он. Передо мною стоял незнакомый мне молодой офицер с лицом «пупса». Он грозно спросил:
— Вы знаете, кто я?
— Должно быть, из ГПУ, — догадался я.
— Это теперь иначе называется. Вы задержаны…
— Арестован? — перебил я, пытаясь уточнить.
— Нет еще. Но это все равно. Оставайтесь здесь и не подходите к окну.
Затем, указав на стол, «пупс» добавил:
— И садитесь писать.
— Что писать?
— Историю вашей жизни, — был ответ.
Он повернулся на каблуках и исчез, хлопнув дверью.
Историю жизни?.. Я начал с выборов в Государственную Думу… Исписал семьдесят листов.
Принесли поесть что-то жирное. Я уже отвык от такой пищи, но голод взял свое. Поел… Расстроился желудок… Меня провели в туалет. Туда уже сопровождали.
Не заметил, как наступили сумерки. Кто-то затопил печку. Наконец пришел комендант, держа в руках мою кантицу. Я понимал, что надеяться не на что, так как я уже переступил порог, отделивший меня навсегда от «той» жизни. Но приход человека, который хоть слабо, но все-таки связывал меня с еще вчерашним днем среди нового и враждебного, невольно радовал и заставлял надеяться.
— Вот ваше молоко, — улыбаясь, сказал он. Затем спросил:
— Вы кончили писать?
— Да, прочтите, пожалуйста, — протянул я свою рукопись. Он присел к печке и долго читал при красном свете пылающих дров. Я молча ждал. Кончив, он сказал:
— Это крайне интересно. Но не знаю, удовлетворятся ли они этим.
«Они», конечно, не удовлетворились. Когда мою рукопись прочитал какой-то капитан, оказавшийся начальником «пупса», то он просто небрежно бросил ее в печку. Но это было уже позже и не здесь…
Комендант ушел, оставив кантицу. Через некоторое время пришел «пупс».
— Пойдем!
Меня вывели из Ратуши на площадь. У подъезда стоял грузовик. С трудом влез в кузов через колесо, «пупс» сел в кабину. Мотор заурчал, грузовик дернулся несколько раз и поехал, подскакивая на ухабах. Была безоблачная морозная рождественская ночь, луна сияла вовсю. Въехали на какую-то улицу, по обеим сторонам которой проплывали и таяли в темноте хорошо знакомые здания, которых мне никогда больше уже не суждено было увидеть.
Так начался новый период в моей жизни.
Проехали около одиннадцати километров, и я уже порядком закоченел. Наконец остановились у переправы через Дунай. Мост длиною в 800 метров, некогда стоявший тут, был взорван, и только короткий его огрызок торчал у берега.
Кошка, воспевавшая собственную красоту, декламировала:
По-венгерски Уйвидок, по-сербски Нови Сад, что значит примерно «новое строение». Этот город лежал на той стороне Дуная.
Мы погрузились на пароход и направились к противоположному берегу. Вниз по течению шли льдины, которые расталкивал нос корабля. Ему было все равно: сербы, венгры, русские…
В Новом Саде ЧК заняла одну из многих бывших фашистских резиденций. Отступившие оставили дом в полном порядке, а пришедшие не успели его еще разграбить. Туда меня и доставили.