Теория государства

3.

Сущность государства – организация людей в территориальных пределах, то есть руководство людьми в территориальных пределах, то есть властвование над людьми, их подчинение в пределах определенной территории[27]. Эта сущность всегда оставалась неизменной. И тогда, когда долгие века государства ограничивались минимальным объемом компетенции, устанавливали лишь самые общие рамки поведения своих подданных, зачастую могли осуществлять лишь фрагментарный контроль над своей территорией, не монополизировали ни политику, ни правосудие, ни сбор ренты, ни даже применение вооруженной силы в своих границах[28]. И когда по мере развития, с одной стороны, техники, а с другой —культуры государства смогли постепенно консолидировать территориальный контроль и сконцентрировать в своих руках распределение ключевых ресурсов, политическую, военную, полицейскую и судебную власть. И когда государства полностью подчинили себе экономику, образование, культуру и даже подчас, насколько возможно, духовную жизнь, когда появились «социальные государства», «государства всеобщего благоденствия», «тотальные государства» и пр. Сущность государства не изменится и в том случае, если оно, как предсказывают многие теоретики[29], не справляясь со взятыми на себя функциями и обязательствами, в первую очередь социальными, будет вынуждено отступить с занятых позиций, передать («возвратить») часть своей нынешней власти другим политическим и неполитическим организациям.

Вместе с тем государство не может быть и не было никогда единственным носителем власти в своих территориальных пределах. Даже самые централизованные и «тотальные» государства допускали и даже культивировали, пусть и вынужденно, пусть и в минимальных пределах, пусть и формально, территориальное, корпоративное и т. п. Самоуправление, субуправление. Суверенитет – это не монополия на власть, не монополия на принуждение, но это статус главной и высшей земной инстанции в соответствующих территориальных пределах, инстанции, принимающей конечные и последние решения.[30]

Кстати, раз об этом зашла речь, любое самоуправление надлежит понимать не в смысле права соответствующих коллективов самостоятельно решать свои вопросы, а как право неких лидеров выступать властной инстанцией для этих коллективов, добиваясь признания и согласия с их стороны либо обходясь без него, и ограниченно самостоятельно, то есть автономно от государства, государственной власти, применять в их отношении власть.

4.

Проблема, однако, в том, что и с государственным суверенитетом не все так просто и однозначно.

Во-первых, как сказано, любое государство обязательно устанавливает правопорядок, регламентирующий, в том числе, осуществление государственной власти. Правопорядок, которым оно всячески ограничивает себя как суверена, ограничивает свое право на конечные и последние решения.[31]

Во-вторых, неизбежное вступление в международное (межгосударственное) общение – заключение договоров, участие в деятельности международных организаций и т. п. – автоматически влечет ограничение суверенитета обязательствами перед другими суверенами, которые тоже ограничивают свои суверенитеты, то есть влечет «десуверенизацию». Государства создали межгосударственный правопорядок, способный развиваться и давно развивающийся в надгосударственный, частично делегировали на межгосударственный или надгосударственный уровень принятие конечных и последних решений[32]. Это стало очевидным в последние полтора столетия, когда сфера межгосударственного, а затем глобального регулирования неуклонно расширялась.

Вообще чем больше права, тем меньше суверенитета.

Но кроме права (которое, в конце концов, исходит от самого государства и может быть им пересмотрено и пр.) государство так или иначе ограничено моральными и нравственными нормами, культурными традициями, политическими обычаями, наконец, всей политической, социальной и экономической реальностью, заставляющей принимать одни решения и непременно воздерживаться от других.

Тогда придется еще раз повторить: если суверен ограничен кем– или чем-либо, кроме Бога, божественных установлений, то он a priori перестает быть сувереном. Самоограничение – тоже ограничение, оно тоже отменяет суверенитет.

27

Многие западные теоретики утверждали и утверждают, что государство есть якобы продукт исключительно Европейского прогресса, да и в самой Европе оно-де зародилось лишь примерно в XIV, XV, XVI или даже XVII в. (каждый считает по-своему) – в результате успешной борьбы французской, английской и некоторых других монархий с имперским и папским универсализмом и феодальным и коммунальным партикуляризмом. Такого заблуждения не избежал, в частности, Шмитт (Шмитт К. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. Смысл и фиаско одного политического символа. СПб., 2006. С. 151 – 152; Он же. Номос Земли в праве народов jus publicum europaemum. СПб., 2008. С.47). Данная концепция в ее современном изводе подробно и популярно расписана Мартином ван Кревельдом. Впрочем, он еще достаточно «умерен» и утверждает, что «Европейское» государство было с переменным успехом «экспортировано» в другие регионы мира (Кревельд М. Ван. Расцвет и упадок государства. М., 2006. С. 81 –157, 325—411).

Другие авторы более радикальны. Так, Ларри Алан Зидентоп не только уверяет, что государства не было нигде: ни в древности, ни в средневековье, ни даже в XVII—XVIII вв. (!); по его мнению, государство непременно «предполагает равноподданическое положение всех его подданных как основу их специфических прав и обязанностей, обеспеченных правовой санкцией», оно может быть основано только на идеях эгалитаризма и индивидуализма. А потому соответственно, государства и сейчас нет по сути нигде, кроме как на Западе. Зидентоп убежден, например, что выражение «исламское государство» внутренне противоречиво, поскольку в нем смешаны «несовместимые понятия» (Зидентоп Л. Демократия в Европе. М., 2004. С. 101, 103—104, 110).

28

Марк Блок так писал о западноЕвропейских государствах-королевствах времен феодализма: «[…] и город, и деревня, сколько бы ни было споров, кому они принадлежат, зависели всегда только от одного из спорящих королевств, тогда как внутри них один господин мог вершить верховный суд, другой распоряжаться своими сервами, третий иметь цензитариев и собирать с них арендную плату, четвертый собирать десятину. Другими словами, и земля, и человек могли иметь множество хозяев, и это было нормально, но король был всегда один» (Блок М. Феодальное общество. М., 2003. С. 374).

29

См., например: Кревельд М. Ван. Указ. Соч. С. 510 – 512.

30

Шмитт так кратко изложил концепцию Бодена: «Подлинный суверен не знает над собой никого, кроме Бога» (Шмитт К. Диктатура. От истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы. М., 2005. С. 45).

31

В «шмиттовской» чрезвычайной ситуации правитель или правители объективно обязаны выйти за рамки действующего правопорядка ради сохранения государства. «Законничество» (следование нормам, уже неэффективным и объективно неприменимым) будет не просто неуместным, но безнравственным и прямо преступным.

32

Неомарксисты Антонио Негри и Майкл Хардт, впечатлившись масштабом и результатами глобализации, выдвинули концепцию «Empire». Они описывают ее как «де-центрированный и детерриториализованный, то есть лишенный центра и привязки к определенной территории [курсив Негри и Хардта. – В. И.], аппарат управления, который постепенно включает все глобальное пространство в свои открытые и расширяющиеся границы». «Аппарат управления» образуют ряд «национальных и наднациональных органов», то есть властные аппараты ведущих держав, в первую очередь западных (но не только западных!), международных организаций (Всемирная Торговая Организация и пр.) и, конечно, транснациональные корпорации. Они объединены единой логикой управления и выступают носителями «глобальной формы суверенитета» [курсив мой. – В. И.]. «Империя становится политическим субъектом, эффективно регулирующим эти глобальные обмены, суверенной властью, которая правит миром. […] Различные национальные цвета на карте мира времен традиционного империализма размываются и сливаются в радугу глобальной империи» (Хардт М., Негри А. Империя. М., 2004. С. 11 – 12).

Проблема «Империи», на мой взгляд, в том, что она, если угодно, «недостаточно субъектна». Коллективный носитель власти, властитель должен быть более-менее консолидирован, а здесь же предлагается поверить в довольно рыхлого, распыленного «суверена». Да, глобализация создала глобальную элиту, которая вполне объединена представлениями о некоей «единой логике управления». Да, государства «десуверенизуются», точнее, продолжают «десуверенизовываться». Однако они все же остаются и в обозримой перспективе останутся основными политическими акторами, что бы ни утверждали их либеральные и левые «могильщики». Не стоило бы преувеличивать степень готовности и способности межгосударственных объединений создавать эффективные механизмы глобального управления. Накопленный опыт достаточно противоречив, и это, пожалуй, комплиментарная оценка. А те же транснациональные корпорации, несмотря на реальные и приписываемые амбиции, нуждаются в государствах, сообща формирующих глобальные, но неоднородные рынки (труда, капитала). Или, если угодно, задающие эту «неоднородность». Корпорации существуют (и зарабатывают свои прибыли) главным образом за ее счет. Они, несомненно, системно влияют на политику правительств, но не способны, да и, по большому счету, не стремятся их подменять.

С другой стороны, в мире достаточно сил, заинтересованных в успехе «глобально-имперского» проекта, вполне «угаданном» Хардтом и Негри, сил, много делающих и уже сделавших для его воплощения. И из идейных соображений, и из сугубо корыстных Новую Вавилонскую башню они никогда не построят, но нельзя игнорировать сам факт строительства. Кризис, начавшийся в 2008 г., безусловно, заставил их внести коррективы в свои планы. Но только коррективы…