Чем выше был статус чиновника, тем большее время проводил он на государственной службе. Именно этим объясняется, что прошения об отставке, мотивируемой возрастом и болезнями, оставались в подавляющем большинстве случаев неудовлетворенными. Находясь в преклонных летах и неважном здравии, знаток китайских текстов Сугавара-но Киётомо был уже не в состоянии появляться при дворе – и тогда император Ниммё в виде особой милости разрешил ему не являться во дворец, а доезжать на воловьей упряжке до грушевого дерева, росшего у дворцовых ворот[135]. Таким образом, только смерть освобождала от государевой службы и от времени, ход которого контролировался императором. Большинство чиновников (по крайней мере высокопоставленных) встречали смерть, занимая какую-либо ответственную должность. Хроники непременно сообщают об этом в последней, результирующей фразе некролога. По всей вероятности, именно такая кончина «при исполнении обязанностей» воспринималась как наиболее достойная чиновничья смерть.
Одним из немногих, чье заявление об отставке было удовлетворено, стал принц Мотосада. Заявив о своем страстном желании принять монашество, в конце своего прошения он прибег к открытому шантажу и предупредил о том, что в случае неудовлетворения прошения он превратится после смерти в разгневанного и мстительного духа, а это уже грозило самыми серьезными последствиями как для самого императора, так и для его потомков. Император Ниммё, похоже, испугался такой перспективы и подписал прошение принца[136].
Государь владел временем своих подданных. Они служили ему днем и ночью. Во время пиров, когда объявляли тему для сочинения стихов на китайском языке, придворные были обязаны представить свои сочинения на следующий день. Таким образом, вместо протрезвления им предлагалось употребить ночь для более значимых целей. Ночь давалась им не для отдыха, а для служения.
Государь владел не только персональным временем подданных, но и временем общим. Это время имело два основных аспекта: циклический и линейный. Иными словами, и время годового цикла (время природное), и время историческое «подчинялось» его воле. Владение историческим временем реализовывалось в девизах правления. Владение временем циклическим находило отражение в религиозных ритуалах и поэзии.
Циклический аспект времени понимался как правильное чередование четырех сезонов и обслуживался как обрядами годового цикла, так и экстренными ритуалами. В этих ритуалах главными действующими лицами были или сам император, или же назначенные им чиновники, которым он делегировал свои полномочия. Основные сезонные обряды называли «четыре времени», они имели синтоистско-даосское происхождение и были направлены на обеспечение правильного хода времени, не нарушаемого природными катаклизмами[137].
В случае появления отклонений от идеального порядка их причину искали в социальной сфере, неправильном поведении людей. В качестве теоретического обоснования взаимозависимости между социальными и природными процессами использовалось конфуцианское убеждение в существовании такой корреляции. Третья статья «Уложения в семнадцати статьях» (604 г.) знаменитого принца Сётоку-тайси (574–622) формулирует это положение следующим образом: «Получив повеление государя, непременно последуй ему. Господин – это Небо, слуга – это Земля. Небо покрывает, Земля поддерживает. [Когда это так], четыре времени года сменяют друг друга, а десять тысяч сил природы находятся в согласии. Если Земля вознамерится покрыть Небо, наступит крушение»[138].
Связка государь-природа образовывала в сознании древних японцев нерасторжимую пару. Описание природных аномалий – это порицание власти, похвала природе – это похвала государю. Образ государя должен был ассоциироваться в сознании подданных с положительными и радостными природными явлениями. В пространном поэтическом (песенном) поздравлении на японском языке, поднесенном государю Ниммё по случаю сорокалетия, его правление напрямую связывается с весной, когда радуются небесные и земные боги, когда обновляются (буквально «обновляют цвет») моря и горы, с новой силой зацветают слива и ива, когда подает голос камышовка (лучшая, по мнению японцев, певчая птица). Все они (а также сосна с обвитой вокруг нее глицинией и журавли) поздравляют императора и желают ему долгих лет правления и жизни. Разумеется, и буддийские монахи, сочинившие эту песню, также покорно («как подогнувший ноги олень») присоединяются к природному хору[139].
Воспевание природы происходило по преимуществу в поэтической форме. Вслед за Китаем в Японии полагали, что стихи являются магическим средством, приводящим космос – природу (Небо и Землю) и человека – в гармоничное состояние. Такое понимание роли поэзии (песенного действа) имело и местные основания. Об этом говорит, в частности, название архаического ритуала брачных игрищ утагаки – «песенная изгородь», т. е. исполнение этих песен создавало сакральную территорию, отгороженную песней от профанного мира.
Хваля природу, поэт хвалил и правителя. За особенно удачное стихотворение император мог немедленно повысить в ранге. Так случилось с Хэгури-но Асоми Кадзэмаро. Он сложил: «Что за ветер переплел метелки мисканта, что растет на большом острове [в пруду государева сада Синсэнъэн]?» В этом стихотворении всемогущий император уподобляется ветру, а сам стихотворец – послушной ему траве[140]. Порядок природный и порядок социальный мыслились как явления, между собой связанные.
Когда государь Сага во второй луне 823 г. прибыл в столичное святилище Камо на «цветочный пир», он велел складывать китайские стихи на тему «Горное обиталище весной». Ни у кого не получалось сложить в рифму, и только местная жрица принцесса крови Утико сочинила:
Казалось бы, в невинной теме, предложенной Сага, нет ничего «государственного». Тем не менее сообразительная принцесса, которая, как свидетельствует хроника, была начитана (величайшая редкость для женщины!) в «Исторических записках» Сыма Цяня и в «Истории династии Хань», верно понимает задание и приравнивает визит императора к приходу весны. Складывать такие стихи – род беспорочной службы. Императору и вправду стихи очень понравились, он присвоил принцессе ранг и пожаловал ей кормовые дворы[141].
Сочинение стихов регулярно происходило во время пиров, устраиваемых государем. Во всяком обществе (и традиционное общество не является здесь исключением) пир (застолье) имеет огромное значение. Вряд ли подлежит сомнению, что традиция пира была представлена в Японии еще до того, как влияние китайской культуры стало столь видимым. Однако в VIII в. японские пиры уже, безусловно, находились под сильным китайским влиянием – японцы того времени были, несомненно, знакомы с той главой «Лицзи», которая посвящена пирам, устраиваемым императором.
137
Перечень ритуалов годового цикла см.: Свод законов «Тайхорё»/Перевод К. А. Попова. М.: Наука, 1985. Т. 1. С. 60–64.
138
Нихон сёки. Анналы Японии/Перевод Л. М. Ермаковой и А. Н. Мещерякова. СПб., 1997. Т. 2. С. 95.