Однако этот соблазн был быстро преодолен, главным образом потому, что, по свидетельству близкого к «молодым» В.Л.Бурцева, «вопрос об экономическом терроре не подавал никакой надежды на осуществление»[181]. Сыграла свою роль и критика со стороны прибывшего из-за границы собирать «порушенную храмину» «Народной воли» Г.А.Лопатина. Он доказывал «красным петухам»: а) что общество они раздражают; б) не сделают ровно ничего, только нашумят...; в) если бы сделали, то восстановят против себя даже народ; г) что в крепостное время из этого террора ничего не вышло и никогда не может выйти; д) что это есть всегда личный протест... а не система борьбы против общественных форм; е) что подобное дело... не может быть проповедуемо как система войны за новый общественный идеал; ж) советовал им испробовать дело это на практике, а потом уже проповедовать его печатно; з) указывал на историю политического террора, которая шла именно так»[182].
«Народная воля» после грандиозного лопатинского провала рухнула окончательно. Если под «Народной волей» понимать партию, организационные и идейные основы которой были заложены на Липецком съезде. Попытки возродить ее в середине и второй половине 1880-х годов были неудачны. Однако идея террористической борьбы прочно вошла в сознание русских революционеров. Не собирались от нее отказываться ни «южно-русские» народовольцы (организация Б.Д.Оржиха — В.Г.Богораза), ни члены группы ПЛ.Шевырева — А.И.Ульянова, метко названной Богоразом «эпилогом» «Народной воли»[183].
Программная брошюра «Южно-русской организации» была написана Л.Я.Штернбергом и одобрена на съезде организации в Екатеринославе в 1885 году. Брошюра Штернберга, озаглавленная им «Политический террор в России», представляет собой трактат, обосновывающий терроризм как единственную возможную форму борьбы против деспотизма в России. Крестьянское восстание Штернберг считал не только обреченным на провал в силу существования многомиллионной дисциплинированной армии, но и потому, что воспользоваться его плодами для политических целей будет весьма затруднительно ввиду его стихийности, «тем более для русской интеллигенции, не заручившейся положительными симпатиями массы». Отсюда следовал еще совсем недавно немыслимый для революционера-народника вывод об исторической целесообразности для русской интеллигенции предотвратить возможное крестьянское выступление[184].
Констатировав недовольство существующим положением вещей со стороны городских слоев — пролетариата, буржуазии (Штернберг даже допускал возможность ее вступления «в ряды баррикадных борцов») и, разумеется, интеллигенции, Штернберг скептически отнесся к перспективе самостоятельного выступления какой-либо из этих групп против деспотизма. Авангардом «сознательной народной революции» может выступить только партия, состоящая из наиболее активной части интеллигенции. Роль передовой партии в период всеобщего недовольства и кризиса, который переживает Россия — «стремиться достигнуть назревших целей с наивозможно меньшими жертвами и в наивозможно скорейшее время»[185].
Одним из главных орудий борьбы партии Штернберг объявил террор. Но буквально несколькими строками ниже он уже провозгласил его единственно возможным способом борьбы.
«Цель террора, — писал он, — свержение царизма и привлечение симпатий масс; средства его — систематические убийства царя и главнейших явных врагов народа и интеллигенции; изолированность правительства, низводящая его до степени кучки личностей — с одной стороны, — самоотверженная преданность последователей террора — с другой — гарантирует успех его, а симпатии общества к свободе обеспечивают прочность победы... положение народа и самосохранение интеллигенции не допускают ни малейшей отсрочки: борьба неизбежна, другая форма, кроме поединка революционеров с представителями деспотизма, невозможна, значит террор единственная форма борьбы...»[186]
Штернберг ставил своей задачей также разобрать возражения «антитеррористов» относительно рекомендуемого им способа борьбы. Он дал исторический обзор проявлений террористической борьбы в зарубежных странах и в России; заметив, что в России террор начался «чисто эмпирически», Штернберг назвал продвижение русских революционеров по этому пути инстинктивным шествием к истине[187]. Он подчеркивал, что терроризм не является средством «экономического пересоздания»; цель терроризма в России — свержение деспотизма, а поскольку, в отличие от Запада, вся сила политического гнета в России сосредоточивается в кучке личностей, то «падение этих личностей есть падение их системы». «Свергнуть же этих личностей столь же легко (курсив мой. — О.Б.) и необходимо, как, наоборот, трудно сорганизовать массу для открытой борьбы с правительством...»[188]
183
Тан (В.Г.Богораз). Повести прошлой жизни // Русское богатство. 1907. № 10. Отд. I. С. 158.
184
[Штернберг Л.Я.). Политический террор в России 1884 // Лавров: Годы эмиграции. Dordrecht; Boston. [1974]. Т. II. с. 574-575.
186
Политический террор в России. С. 579—580. Как и другим революционерам, Штернбергу был свойствен «катастрофизм» мышления и явное сгущение красок при характеристике современного положения России. По его мнению, за два года, прошедших после гибели «Народной воли», «страшная гроза реакции пронеслась над бедной страною и, добивая все, еще недобитое предыдущими годами гнета и мрака, она мчится вперед, не зная никаких пределов своей необузданности... печать, наука, воспитание юношества и народа, все, все, что способно служить выражением и залогом развития лучших сил общества и личности — все это предано страшному аутодафе, а пепел, вдобавок, отдан под полицейский надзор, дабы мифический феникс света и мысли не посмел воспрянуть из пепла... системой деспотизма истощены до последней крайности платежные и экономические силы страны, финансовые средства народа и государственное хозяйство доведены до степени близкой к банкротству и, в довершение всего, России грозит финансовый кризис... при таком положении дел... лучшая часть русской интеллигенции, оскорбленная в своих священнейших чувствах, лишенная своих первых прав, лишенная, можно сказать, права на жизнь, в отчаянии ожидает, по-видимому, исхода борьбы между жизненными потребностями страны и злой волей деспотизма...» (Там же. С. 572). Царствование Александра III, бесспорно, было временем отката назад от периода реформ и ужесточения полицейского режима в стране; однако надо было находиться в очень высоком градусе революционного возбуждения, чтобы усмотреть угрозу самому существованию интеллигенции. При таком мироощущении было вполне естественным схватиться за револьвер. Таким образом, выбор методов борьбы против существовавшего режима определялся не столько объективным анализом положения страны и интересов тех или иных слоев ее населения, сколько темпераментом революционеров. — Столь же далек от хладнокровия был и исторический анализ Штернберга. Его утверждение о том, что правительство после 1-го марта «было в буквальном смысле разбито» (там же, с. 591), свидетельствует скорее о революционном энтузиазме, нежели объективности будущего ученого-этнографа.