Когда вернулись в дом мельника, на столе шипел самовар, белая скатерть, расставлены закуски из Москвы. Пришла Прасковья Андреевна, жена мельника, и дочь Маша в голубом ярком платье, в косу вплетена лента.
Разливали за столом чай, брагу, говорили: «Вот грибки попробуйте. Рыжики, валуи, белянки, пирог с капустой, оладьи с медом».
— Маша, — сказал я, — Василий Сергеевич всю ночь на сосне просидел: волков боялся. Пожалей его.
Василий Сергеевич, причесывая мокрые волосы у зеркала, рассмеявшись, сказал:
— Верно. Ночью до чего страшно было, на сосне сидел.
— Да неужто правда, — удивлялась мельничиха.
— И я сидел, — кротко сказал Коля.
Маша, посмотрев на Колю, закрыла лицо фартуком и, смеясь, выбежала из горницы.
— Странно… смешного мало, — обиженно сказал Коля Курин. — Разорвут, сожрут…
— Да полно, — смеялась мельничиха. — Что в тебе им есть? Худой — кости да очки. И неслыханно дело, чтоб тут человека съели. А волки у нас кругом. Вот с вечера выть зачнут — таку скуку нагонят. В городах-то нету этого, у вас… Там весело…
«Ну, — подумал я, — у нас волки-то есть пострашнее…»
Утренним осенним солнцем освещена мельница. Бежит, блестя по колесам, синяя вода. А за ней… река. Берега — в заросли серой опавшей ольхи. Темными пятнами спускаются по песчаному обрыву огромные ели. Все опрокинулось в тихой воде. Какая красота! Я тороплюсь наносить на холст красками эти формы и цвета.
Сзади меня стоят помольцы и смотрят, как я пишу. Один держит дугу и говорит мне, смеясь:
— Сдел милость… Э, у тебя лазорева краска, эво-та, хороша… — показал он на палитру. — Намалюй мне цветочки — это место на дуге. Зимой поедешь, поглядишь — веселей будет…
Английские рябчики
Серый осенний день. На деревянном мосту через речку сижу я с приятелем своим, рыболовом Василием Княжевым. Ловим мы на удочку ельцов. Небольшая елец-рыбка — серебряная, вершков в пять. Видно, как поверху быстрой речки плывут наши поплавки. Пропадет поплавок, дернем, ну и попал елец.
Раннее утро. Много мы наловили ельцов. Послезавтра — Покров день, ко мне в деревенский дом приедут приятели-охотники. Василий говорит:
— Ельцы хороши. Я из них копчушки приготовлю, коптить их надоть. Я знаю, видал, как их в Москве коптил Бураков. И вот хороши копченые ельцы! Скусны, язык проглотишь! Их в торговле нету, на рыбу эту не глядят, за рыбу не считают, не знают… а скусны.
Беспрестанно попадаются ельцы, уж мы их поймали сотню.
По берегу речки идет песчаная осыпь, по ней еловый лесок. Кой-где желтые осенние березки. Тихо. Высоко над нами раздается гортанный звук «курлы-курлы»: летят журавли. Хорошо на речке… задумывается душа.
В саду у меня, близ дома, у больших сосен, идет густой дым. Вижу, около сидит на корточках Василий. Когда я подошел к нему, вижу — Василий подкладывает в тепленку сухие осиновые поленца и сучья. Сбоку из кирпичей сложено что-то вроде печурки. Там висят на проволоке ельцы. Глаза Василия слезятся от дыма. Вытирая их рукавом, он говорит мне:
— Их вот на осиннике коптить надоть, хороши будут. Ишь, рассол из них течет. Долго коптить надо, умеючи.
У меня краски масляные из Лондона, фабрики «Виндзор-Ньютон, артист колор-мануфактур»[48]. Картонные коробки в деревянном ящике, на нем ярлыки. Вот этот ящик как раз пригодится для копченых ельцов. Сбоку пишу крупно черной краской английскими буквами: «мымра». Ровно укладываем мы с Василием копченых ельцов полный ящик и крышку забиваем гвоздями. Приедут гости — угостим их «английскими копчушками»…
Пришел ко мне охотник Герасим Дементьевич — сосед, принес пару белых куропаток и три кряковых утки — на праздник, значит. Я его и прошу:
— Вот что, Герасим, будь друг, — говорю, — знаешь грачей? Их по лугу у мохового болота, где полдни, — стаи летают. Настреляй, пожалуйста.
Герасим смотрит на меня и смеется.
— Чего это, — говорит, — куда их? Подушку, что ли, пером набить хочешь? Так от кур-то перо лучше.
— Нет, — говорю, — набей, пожалуйста, десяток.
— Чего это, Лисеич, заряда жалко — на что тратить… Давай тады твое ружье, сейчас настреляю.
— Василий, — говорю я Княжеву, — вот что: Герасим настреляет грачей, надо их будет ощипать, только чтоб тетка Афросинья не видала, а то откажется жарить. Головки у них отрежь и ноги тоже. Скажешь ей, что это дичь — чирки, ну или вроде.
Василий смотрит на меня с удивлением, проводит пальцем под носом и смеется, шипя, вроде как гири у часов поднимает.