— Уряднику Кавеладзе поручили выловить в речке!.. А знаешь, что там есть еще?
— Нет.
— Отварная свинина в холодном виде!
— А пережаренные с луком поросячьи потроха!
— Цыплята-табака с розовой хрустящей корочкой! Роскошь!
— Горячие, прямо с огня, бараньи шашлыки, мой милый!
— Ничего я не знаю! Продолжайте представление, а не то...
Урядник Кавеладзе застрял в дверях, растерянно уставившись на сцену, — там явно происходило что-то не то.
— В печку все эти пакостные писания! — нехотя вернулся к своей роли обескураженный Ефрем Глонти. — Девчонка наберется бог знает чего, кровь у нее забурлит, как от шпанской мушки, и прощай тогда... В печку, тебе говорят!
— Купати по-харалетски, насквозь проперченные...
— И хачапури стынут, дорогой Малхаз!
— А что там за толма[10] — во рту тает!
— А кислая капуста, такая проперченная — один огонь!
— И хрупкие молодые огурчики, которые едят неочищенными!
— Не огурчики, а вас надо как следует очистить! Опять вылез на сцену, да? Что, не терпится? Сейчас же марш за кулисы!
— Что, кроме меня, никого лишнего не увидел? — с укором спросил гофмаршал фон Кальб. — Если на то пошло, что надо леди Мильфорд посреди сцены?
— Извольте и вы уйти, сударыня... Хороша же ваша сценическая культура, нечего сказать. Все, все лишние извольте убраться за кулисы. Ну, давай дальше, Ефрем!
— А еще про поросячью голову забыли! Эээ... да-а... Тут-то собака и зарыта, — вновь вернулся к роли Миллер. — Если президент — достойный отец, он еще будет мне благодарен. Почисти-ка мне мой красный бархатный кафтан, пойду попрошу его превосходительство, чтобы он меня принял... А ты откажись от своего проклятого кофе и от нюхательного табаку — вот тебе к не нужно будет торговать красотой твоей дочери.
— А хашлама[11] там, Малхаз, — иф! — пар до самого неба поднимается.
— А копченая ветчина! — шесть месяцев провисела в камине!
— Лишние разговоры!
— С добрым утром, папенька!
— Умница, Луиза!
— Ах, отец, я великая грешница! — тускло проговорила Луиза Тушабрамишвили.
— Вы проглатываете слова!
— Что это вы изволите говорить, уважаемый Малхаз... Рыба цоцхали, отваренная в соленой воде!
— Да, но где они рыбу достали...
— Кавеладзе поручили наловить.
— Уж он вам наловит!
— Рыба есть рыба, Малхаз! А ты знаешь, что еще там есть?
— Нет.
— Густая ореховая подливка к мамалыге, а мамалыга-то сама горячая-прегорячая с расплавленным сулгуни внутри, а как ты думал!
— Да я, может, и не люблю этой мамалыги...
— А похрустывающие чуреки-шоти; может, тоже не любишь, только-только вынутые из тонэ?!
— Красные, багрово-красные, крепенькие, как камень, помидоры!
— Вино у них, должно быть, неважнецкое.
— Что-о?! — возмутился гофмаршал фон Кальб. — Вино пятилетнее, любезнейший Малхаз, с журчанием и бульканьем нацеженное из квеври.
— А про зелень вы не спросите, уважаемый Малхаз?
— Об этом и говорить не стоит...
— Жареный поросенок, весь присыпанный свежей зеленью!
— А ткемали?..
— Какой стол без ткемали,— это все равно, что роза без шипов!
— Найдется там и экала[12], заправленная уксусом и орехами, — пальчики оближешь!
— А что, у этих окаянных не имеется вилок? Продолжайте сейчас же спектакль!
— Как так не имеется вилок! Только пожелай — серебряные подадут!
— Но меня-то не приглашали? — чуть слышно донеслось с галерки.
— Ах ты, черт! — хлопнул себя по лбу президент фон Вальтер. — Это же лично мне было поручено.
— Когда, дорогой?
— Да вчера, еще вчера...
— Чего ж ты до сих пор молчал! А кто тебе поручал...
— Сам Сопром поручил, еще вчера, говорю.
— Какой, Джаши?
— А то какой еще!
— Но я его не.знаю...
— Зато он знает вас, сударь.
— Нет, неудобно все-таки срывать спектакль... — заколебался Малхаз. — Допустимо ли искусству предпочесть застолье!
— А какое надуги[13], свое, домашнее... Боюсь, вы такого и не пробовали, уважаемый Малхаз.
— С мятой?
— Уух! Мятой, мятой приправленное, да так густо.
— Ну чего вы все так уставились на меня? Хотите идти — идите. Один, говорят, за всех. К черту, была не была, пошли на свадьбу!
— Куда это вы, а? — спросил пораженный урядник Кавеладзе.
— Цыц, помалкивай! — приструнил его Ефрем Глонти, забрасывая в сундук бархатный кафтан. — Тебе-то что за дело!
— А-а?
— И почему это всех глухих и кривых прибивает обязательно к нашему берегу! — подосадовал Титико и швырнул в сундук свой парик. — А впрочем, если хочешь, иди и ты с нами.