Читать онлайн "Толкования Ветхого Завета" - Александрийский Филон - RuLit

(103) В согласии с этим совершается и всегдашнее священническое жертвоприношение: предписано им всегда приносить десятую часть ефы пшеничной муки (Лев. 6:20). Ибо научились они, переступая через девятого ощущаемого и мнимого бога[1067], поклоняться Десятому и воистину единственно Сущему.

(104) Ведь мир получил девять частей: восемь на небесах — одну неподвижную и семь находящихся в постоянном движении[1068] и несомых в неизменном порядке, а девятую — землю с водой и воздухом. Ибо все они, хотя и имеют различный вид и претерпевают многообразные изменения, составляют одну семью. (105) И вот, многие почтили эти девять частей и сложенный из них мир[1069], но совершенный человек чтит Того, Кто превыше этих девяти, Кто создал их — Десятого Бога. Ибо смотря поверх всего творения[1070], возжелал он Самого Художника и вознамерился стать Его просителем и слугой. Поэтому-то священник приносит всегдашнюю десятину Десятому, Единому и Вечному.

(106) Такова, собственно говоря, и суть душевной Пасхи — переход от всякой страсти[1071] и всякого ощущаемого к Десятому, которое одно есть мыслимое и божественное. Ибо говорится: «В десятый день сего месяца пусть возьмут себе каждый по агнцу на семейство» (Исх. 12:3), чтобы Десятому были посвящены жертвы, взятые десятого числа и сохраненные в душе, просветленной на две части из трех, до того времени, как став целиком и во всех частях небесным светом, — подобно луне, которая становится полной, возрастая во вторую неделю[1072], — душа сможет не только сохранить, но уже и принести в жертву свой прирост, невинного и безупречного агнца[1073].

(107) Таков и день Умилостивления[1074], ибо он закреплен за десятым числом месяца (Лев. 23:27), когда Десятого Бога призывает душа, уверовавшая в тщету и ничтожность тварного рассудка[1075] и познавшая превосходство и первенство Несотворенного среди всего прекрасного. Итак, Бог становится милостивым — сразу и без призываний становится милостивым к унижающим и смиряющим себя, к тем, кто не раздувается от похвальбы и самомнения. (108) Таков и день Освобождения[1076], такова полная свобода души (Лев. 25:9-10) стряхивающей с себя заблуждение, которым она заблуждалась, устремляющейся обратно к неблуждающей природе и возвращающейся к тем уделам, которые она получила, когда вдыхала сияние и вела тяжкую борьбу за прекрасное. Тогда Священное Писание, любя ее за труды, почтило ее, дав избранный дар — удел бессмертия, место в строю нетленного рода.

(109) О том же просит и премудрый Авраам, когда, согласно слову Писания, должна сгореть Содомская земля, а на самом деле душа должна стать бесплодной в смысле прекрасного и слепой в смысле разума[1077], чтобы, если найдется в ней знак праведности, десятка, удостоилась она некоторого снисхождения[1078]. Вот поэтому он начинает свою мольбу с числа освобождения, с пятидесяти, заканчивает же на десятке, последнем возможном искуплении[1079].

(110) Из-за того же, мне кажется, Моисей, выбрав тысячников, сотников и пятидесятников, назначил еще ко всему и десятников (Исх. 18:25), чтобы если ум не сможет улучшаться через старшие подразделения, то хотя бы претерпит очищение[1080] через самые младшие.

(111) Это весьма прекрасное учение постиг и слуга возлюбившего знание, когда отправился с тем удивительным посольством, сватаясь к добродетели[1081], в наибольшей степени близкой ему как самонаучающемуся мудрецу, — к постоянству. Ибо он берет десять верблюдов[1082] — напоминание о десятке, под которой я имею в виду правильное образование, — из бесчисленного множества [того, что могло стать] напоминанием о господине. (112) «Берет он и от добра его» (Быт. 24:10), очевидно, что не серебро и не золото и не что-либо иное, состоящее из бренной материи — ибо никогда Моисей не называет подобные вещи именем добра, — но берет с собою в путь то подлинное, которое только и является принадлежностью души[1083]: обучение, движение вперед, усердие, желание, рвение, вдохновение, пророчества, любовь к правильности. (113) Заботясь о них и упражняясь в них, когда он словно бы собирается после открытого моря бросить якорь в гавани, он возьмет две серьги весом в драхму[1084] каждая и запястья в десять золотых на руки девушки. Божественное украшение! Слышимое здесь выражено в одной драхме, нерушимой единице, и в чем-то по своей природе притягивающем — ведь не подобает занимать слух ничем другим, кроме как единым Словом, которое как должно излагает добродетели одного и единственного Бога; дела же рук имеют вес в десять золотых, ведь мудрые поступки закреплены за совершенными числами, и каждое ценнее золота[1085].