Читать онлайн "Толкования Ветхого Завета" - Александрийский Филон - RuLit

В какой мере знание Филоном священных текстов и приверженность традиционному Пониманию первой главы Бытия могло обусловить самостоятельное и по силе акцента, и по некоторым нюансам трактовок развитие в его системе представления о логосе Бога как посреднике, которым Он сотворил мир, — это остается проблемой в интерпретации его философского наследия. Несомненно то, что ориентация на библейский текст имела для него в этом вопросе очень большое значение. Подобная же проблема возникает и в других случаях (например, как и почему Филон отождествляет с логосом упомянутую Софию, премудрость), разбирать которые в рамках этой статьи нет возможности. Отчасти эти вопросы освещены в комментариях к настоящему изданию.

Необходимо сказать и о другой характерной черте, которую имеет философская система Филона. Платонизм, лежащий в основе его философского миросозерцания, принимает в его трудах отчетливо мистическую направленность[171]. Комментируя построчно самые разные книги Септуагинты, Филон, между тем, в рамках любого трактата находит в них всегда единую направленность подлежащего смысла.

Все Пятикнижие, — писал Руния, — может быть проинтерпретировано как длительное путешествие из области тела и земных регионов к небесным и духовным сферам [172].

Действительно, главной задачей филоновского комментария является изобразить, как душа человека возвращается на свою небесную родину. Приблизиться к Богу — основная цель человеческой жизни, а воплощается она в том, что человек весь погружается в созерцание[173], которое предполагает отход от ощущения и высвобождение ума[174]. В целом, это комплекс идей платоновских диалогов[175] и основное духовно-интеллектуальное направление среднеплатонического периода (Иустин-мученик, описывая свой платонический период, пишет: И меня сильно охватило размышление о бестелесном, и созерцание идей окрыляло мой ум[176]). Но у Филона на месте платонического созерцания абстрактного умопостигаемого водворяется созерцание Бога, живое ощущение Которого, освещенное светом иудейской религиозности, он передает в своих трактатах[177]. Внутренний человек Филона мысленно прикован к Богу, а идеальным состоянием считается достижение такого устроения души, когда вся она, очистившись от страстей, пребывает в непрестанном умном славословии Творца, ничего из сущего и находящихся в себе самой чувств и способностей не считая принадлежащим себе, но во всем видя Бога[178].

За филоновским созерцанием, по всей видимости, стоит какой-то мистический опыт, о котором он сам иногда рассказывает такими, например, словами:

Если он [sc. левит] тогда не человек, то ясно, что и не Бог, но — служитель Бога, по смертной природе усвояемый возникшему, а по бессмертной — Невозникшему. Его удел — промежуточное состояние до тех пор, пока он снова не выйдет в область тела и плоти. И так бывает всегда: когда ум, охваченный божественной любовью, стянув самого себя до самой сердцевины, увлекается вперед сильным порывом, то, объятый Богом, он забывает обо всем прочем, забывает и самого себя и помнит и прилепляется к одному лишь Окруженному силами и Почитаемому, Которому он воскуряет священные и неисследимые добродетели. Когда же утихнет божественный порыв и ослабнет многое желание, то, спустившись от божественного, он встречается с человеческим и вновь становится человеком [179].

В описании такого рода состояний Филон обнаруживает большую близость к Плотину. Буквально в одних и тех же выражениях оба описывают, как душа, созерцая, исполняется божественного света, в котором одном может увидать Бога[180].

Мистицизм, заложенный в самой платонической философии, был особенно распространен в I веке в пифагорейских кругах[181], но при некоторой близости в этом отношении к платонико-пифагорейской среде своего времени, что подтверждается наличием специфических параллелей между ним и Плотином, с одной стороны, и более общих соответствий с герметическим корпусом и гностическими текстами, с другой[182], Филон, несомненно, сохраняет дух иудейской религиозности в чувстве живого Бога.

Возможно, что именно этот присущий эпохе крен в мистическую психологию привел к некоторым модификациям школьного платонизма в области этики. С некоторыми из таких изменений, имевших весьма большое значение для последующей христианской традиции, мы встречаемся опять же впервые у Филона. К их числу относится, например, сочетание в единую этическую систему платонического созерцания, δ'εωρ/α, со стоическим до сей поры бесстрастием, απάθεια. Традиционный платонизм в его «академическом», то есть находящимся под сильным влиянием Аристотеля, направлении, придерживался в этике идеала умеренности в страстях, μετριοπάθεια, какой был изображен Платоном в «Государстве»[183] и Аристотелем в «Этиках». Так, Алкиной специально подчеркивает, что приемлемой должна быть именно эта норма, так как стоическое бесстрастие является не чем иным, как бесчувствием[184]. Этика умеренности в страстях не исчезает и у Филона, но она устойчиво соотносится со средним состоянием на пути восхождения человека к совершенству, которое специально выделяется в его системе. Как правило, оно связывается у него с образом брата Моисея Аарона[185], в то время как совершенно очистившемуся и уподобившемуся Богу всегда бывает присуще бесстрастие[186]. Точно такую же картину мы находим в этической системе неоплатонизма[187], что лишний раз показывает, что у Филона она появляется как отражение определенного течения среднеплатонической мысли. И в то же время такое описание изменений внутренних состояний человека оказалось принципиально приемлемым и даже в высшей степени важным для христианской этики, что было впервые четко закреплено в сочинениях Климента Александрийского[188].