Будучи принятым греками в сферу аллегорического жанра, Ветхий Завет автоматически получил те же характеристики, которые имели и другие, аналогичные с их точки зрения, тексты. Он стал рассматриваться как повествование символическое и словно бы мистериальное. Вероятно, именно поэтому за ним сразу же закрепляется по переносу от мистериальных греческих и варварских текстов[52] именование священное слово, ιερός λόγος, а непременным атрибутом стиля аллегорического комментария становится мистериальная терминология (посвящать, мист, иерофант, хранить /разглашать тайну и т. д.), которой изобилует комментарий Филона[53]. Это именование — священное слово — Ветхий Завет получает уже у Аристобула, причем оно дается намеренно, с тем, чтобы подчеркнуть родовое сходство еврейского Завета с некоей орфической поэмой, которую Аристобул обширно цитирует в своем комментарии[54]. Название священное слово регулярно применяется к Пятикнижию и у Филона, и всегда в сочетании с языческой мистериальной терминологией[55], чего никогда не бывает, если Филон использует перевод еврейского borît — Δια&ηκη, Завет, или другое распространенное название Пятикнижия, 'Ιερα Γραφη, Священное Писание. Интересно, что впоследствии христианские авторы будут регулярно избегать сочетания священное слово, всецело замещая его двумя другими понятиями. Это еще раз подтверждает, что и Аристобулом, и Филоном оно применялось по переносу от языческих текстов, и это очень хорошо ощущалось в то время. Такой перенос был сделан специально для того, чтобы обозначить легитимное положение Ветхого Завета в статусе текста, допускающего аллегорию.
Из сочинения Плутарха «Об Исиде и Осирисе» известно, что одним из популярнейших методов интерпретации таких текстов был астрономический: солнце, луна, полушария, новолуния, циклы луны, ее движения относительно солнца, затмения, горизонты — таково основное содержание традиционной аллегории египетских мифов[56]. Приведенная выше цитата из Климента Александрийского, согласно которой крокодил или корабль обозначают солнце, движущееся в воздухе и рождающее время, — также астрономического характера. Но вот что интересно: Филон тоже знает такого рода аллегорические интерпретации, применяемые к Ветхому Завету, только принадлежат они не ему, а каким-то другим людям, на которых он ссылается, тем самым загадочным аллегористам, о которых упоминалось в начале. Так, одни толкуют Херувимов на крышке Ковчега Завета как две полусферы: Некоторые говорят, что они [Херувимы] — символы двух полусфер, той, что под землей, и той, что над ней, ведь все небо окрылено... А я бы сказал, что...[57] Или: Некоторые назвали субботу периодом времени, потому что смена времен года, и дня, и ночи причастна седмице, а именно, семь планет и Полярная звезда, Плеяды и периоды увеличения и уменьшения луны, а также гармоничные и превосходящие всякое описание круговые вращения других светил[58]. Другие понимали небесные светила под отцами, упомянутыми в Бытии (15:15): солнце, луну и другие звезды, — ведь говорят, что возникновение всего на земле происходит из-за них?[59]. Но сам Филон всегда отстраняется от таких толкований, и однажды даже декларирует это в очень ясной форме. В сочинении «О снах» (De Somniis), именуя Священное Писание Ιερός λόγος, Филон как бы от его имени призывает прекратить поиск истины в астрономической сфере:
И вот Священное Слово говорит соглядатаю дел природы: «Ну зачем тебе выяснять (ζητείς) о солнце, имеет ли оно диаметр в локоть или же оно больше, чем вся земля, или во много раз превосходит ее; зачем о свете луны, отраженный ли он у нее или она светит своим природным; зачем о других звездах, об их природе, движениях, зависимости относительно друг друга и от того, что на земле; зачем ты, ступая по земле, прыгаешь за облака; зачем говоришь, что можешь коснуться эфирных высей, если корни твои растут из почвы; зачем дерзаешь делать выводы о том, что не допускает о себе выводов; зачем любопытствуешь о том, что тебе не пристало, о небесных явлениях; зачем до небес дотягиваешь свое научное празднословие; к чему эта твоя астрономическая болтовня о небесных явлениях? Друг, размысли не над тем, что над тобою и в вышине, а о том, что близ тебя, а лучше того, честно исследуй себя самого[60].
53
Подробно об этом см.:
54
Eus. Рг. Εν. XIII 12, 4. Желая подчеркнуть идентичность мысли цитируемой орфической поэмы и Ветхого Завета, причем установив зависимость первого от второго, Аристобул пишет:
57
Mos. II 98; расширенный вариант такого толкования читатель найдет в трактате «О Херувимах», 25—27.