А Сеньча, под здоровенным кулаком унтера, все же успел крикнуть вслед Зотику:
— Яб-беда подлая! Пог-годи, разделаюсь! Попомнишь!
Унтер ткнул его кулаком в спину:
— Шагай, шагай! Кон-вой, на гауптвахту!
Марея отпустили к вечеру, а Сеньчу посадили в клоповник. Забрали с Сеньчей еще двадцать человек.
Обоих братьев Шушиных вызвали в канцелярию конторы.
Главный секретарь, сморкаясь в надушенный платок, спрашивал, как все произошло. Зотик. заикаясь от частых передышек, угодливо рассказывал:
— Отец небесный, батюшка! Я гляжу — дерутся, право слово… на смертоубийство дело идет… Я Андрону, брату, значит, баю: пойдем-ко.
Андрон кивнул:
— Д-да, он и бает: пойдем-ко…
— Страшно стало… Влопаешься ни за что. А мы для пашни сюда приехали, а не драться…
Андрон глухим голосом, как шорохи земляных глыб под сохой, повторил:
— Наша дума одна — о пашне, мы для землицы сюды пришли, боле чо надо…
Секретарю стало скучно слушать. Он бросил небрежно:
— Оба награду получите от начальства.
Зотик сморщил лицо:
— Нас бы отпустили вовсе… Передай начальству-то, барин, вовсе бы нас за энту услугу… ослобонили…
Андрон выдавил:
— Мы и другое чо согласны, чо сумеем, по силам… Только отпусти!.. Пашня во сне снится…
Секретарь, махая платочком, расхохотался:
— П-пашня снится! Вот дурачье! Ну, хватит! Довольно! Скажу о вас, скажу. Поди прочь!
Они пошли к дверям, осторожно прыгая по блестящему полу. На их лицах — сухом и тонком Андрона, щекастом Зотика — застыло напряженное внимание. Неуклюжими шагами, тоскующими по пашенным мягким просторам, прошли они через широкий входной коридор, где шныряли в куцых франках, пестрых бантах и туго накрахмаленных кисейных жабо шустрые канцеляристы Колывано-Воскресенских заводов.
Майор Тучков расположился поудобнее в кресле и, грея смуглые в кольцах руки над решеткой камина в малой гостиной, рассказывал сквозь смех:
— Понимаете? Сидит главный ваш секретарь и хохочет. Я не очень сего малого долюбливаю. Этакая штафирка! Однако ж я спросил: по какой причине сне? Он мне про этих двух мастеровых, что намедни солдат на расправу привели, поведал и с таким остроумием, знаете, какого я не ожидал от него совершенно.
Далее майор передал, какое донесение ему сделал начальник гауптвахты о Сеньче.
— Я при сем подумал: страшно и непонятно! С одной стороны, людишки сии — забияки и разбойники, с другой — послушные овцы… как сии двое мужиков. Ха-ха! Нет, вы понимаете: п-пашня снится! О скудость духа черни нашей!
Вдруг Тучков резко повернулся к Гавриле Семенычу.
— Видя всемерную их готовность, я придумал кое-что, драгоценнейший наш начальник. По-моему, просьбу их уважить надобно… Но еще одной-единой услугой попользоваться…
Майор перегнул курчавую голову через столик с фруктами и сладко оттопырил темно-красные губы:
— В отношении сего я попрошу вас одолжить их мне-с. Hein! Dʼaccord?[29]
— Да бросьте вы, майор любезный.
— Нет, нет! Я, как власть военная, для блага же вашего прошу: одолжите мне сих мастеровых на послезавтрашнее утро. Двадцать бездельников до полусмерти избили ремонтных дел мастера и посему — наказание розгами… По сто я им назначил…
— Так… Они должны быть наказаны во пресечение беспорядков. Но сии-то двое при чем-с?
Майор, соединяя концы пальцев и заглядывая в насупленные глаза Гаврилы Семеныча, напевал будто чуть в нос:
— У нас всего-навсего два деруна, vous comprenez[30], — только двое тех, кто дерет розгами. А их двадцать человек и по сто розог… Поэтому требую у вас подсобной силы. Да, да! Пусть мастеровой дерет мастерового! Те, зверье этакое, увидят, что и на нашей стороне сила внушения велика. Я видел сих земляных дураков. По-моему, они вполне справятся с таким делом.
Гаврила Семеныч передернул плечами. Он не раз слыхал, что майор Тучков сам присутствует на всех гражданских экзекуциях. Гавриле Семенычу малодушно захотелось встать и уйти в другую комнату, где сидит Машенька, но, вспомнив, как майор отчитывал офицерика на площади, он трусливо подумал: «Э, стоит ли прекословить! Осрамит еще где-нибудь, отчаянный ведь человек!»
А майор тянул:
— Я думаю, что мера сия не плоха и послужить должна уроком всем бунтарям и мятежникам. А сих двух дураков можно тотчас же отпустить с работ, ибо несомненно им шею сломает побитый ими. А я бы, конечно, мог не говорить вам таких слов, но считаю нужным открыто действовать с ведома вашего… Так как же-с?
Гаврила Семеныч устало махнул рукой: