Артемьев снова схватил письмо «великолепной Варвары» и стал его перечитывать.
Каждая строка, казалось, дышавшая страстью, вызывала в нем и чары ее красоты и острое, жгучее, ревнивое чувство мужчины. И он приходил теперь в бешенство при мысли о Нельмине, которого встречал у Кауровой, и напрасно гнал он от себя мысль о том, что Каурова не могла быть чьей-нибудь любовницей кроме него.
К чему тогда это письмо?.. Это признание?
— Одежда готова, вашескобродие, — доложил вестовой, входя в каюту.
— Скажи на вахте, чтобы приготовили вельбот.
— Есть!
Через четверть часа Артемьев входил в адмиральскую каюту на броненосце и, к изумлению своему, увидал только одну адмиральшу.
«Однако!?» — мысленно воскликнул Артемьев при виде «начальницы» эскадры Тихого океана.
И стал мрачнее.
Он поклонился и, сделав несколько шагов, остановился у круглого стола, посредине роскошной адмиральской приемной, в почтительном отдалении от адмиральши.
Она сидела, строгая и высокомерная, в кресле у балкона, из раскрытых широких иллюминаторов которого, словно из рамок, выглядывали и сверкавший под солнцем, рябивший рейд, и голубое небо, и зеленеющий берег.
В ожидании адмирала, Артемьев нетерпеливо взглядывал на боковую дверь каюты.
Среди мертвой тишины из-за дверей вдруг донесся тихий, меланхолический храп.
«Зачем же приняли? Ведь не к адмиральше пришел являться старший офицер?» — подумал раздраженно молодой моряк.
Да он и не имеет ни малейшего желания знакомиться с этой, едва ему кивнувшей своими взбитыми кудерками, маленькой и коренастой «волшебницей Наиной» с огромными, «выкаченными», как у лягушки, глазами, неподвижно-строго устремленными на него, с крупной бородавкой на широком, слегка приплюснутом носу и с редкими черными усиками на укороченной «заячьей» губе, открывающей такие ослепительно белые, сплошь безукоризненные зубы, что, казалось, они не могли быть не вставными.
Затянутая в корсет до того, что хорошенькая блузка из небеленого полотна напоминала моряку напирающий брамсель, готовый под напором засвежевшего ветра разорваться в клочки, красная, как вареный рак, — адмиральша Елизавета Григорьевна Трилистникова, рожденная княжна Печенегова, по мнению Артемьева, носила слишком снисходительную кличку «сапога».
Прошла минута-другая.
Храп из соседней комнаты переходил в мажорный тон.
Адмиральша, казалось, строже и любопытнее «выпучила» глаза на офицера, словно бы изумленная, что он, невежа, не подходит представиться ей и скорей разрешить жадное, злостное любопытство строгой и несомненно верной всю жизнь супруги.
Пикантные слухи об Артемьеве уже опередили его приезд.
Молодой офицер между тем выругал про себя, и довольно энергично, храпевшего адмирала.
Он и «скотина» за то, что женился на адмиральше, — разумеется, она и лет тридцать тому назад была такая же «противная жаба», — хотя бы у нее было и большое состояние и все сокровища мира. Он и «осел», не сумевший избавиться от адмиральши хоть бы на время плавания. Он и «позорный трус», который только срамит и себя и службу, позволяя «бабе» командовать русской эскадрой.
«Ишь пялит на меня глаза!» — подумал старший офицер, взглянув на адмиральшу.
И, поклонившись ей, — все же дама! — повернулся и направился к выходу, чтоб ехать на «Воина».
— Попрошу вас пожаловать ко мне! — остановил Артемьева низкий и густой, слегка нетерпеливый контральто, часто бывающий у честолюбивых и очень некрасивых дам.
Молодой моряк подавил вздох и, приблизившись к адмиральше, снова наклонил голову.
С видом чуть ли не королевы адмиральша протянула надушенную руку с короткими пальцами, унизанными кольцами, поднявши ее кверху, с обычным жестом для baisemain[33].
Артемьев еще не забыл красивых, тонких рук «великолепной Варвары», и выхоленная, пухлая и некрасивая рука адмиральши показалась ему еще противнее и словно бы «наглее» оттого, что на ней сверкали крупные брильянты, рубины и изумруды бесчисленных колец.
Он особенно деликатно пожал ее и отступил несколько шагов.
В глазах адмиральши промелькнуло изумление от такой дерзости.
Она, впрочем, не показала ни гневного чувства «начальницы эскадры» к дерзкому подчиненному, ни обычного озлобления уродливой женщины к красивому человеку и любезно попросила садиться.
— Познакомимся. Можете курить! — милостиво прибавила она.
Артемьев присел. Но не закурил.
— Кажется, имею удовольствие видеть господина Артемьева, нового старшего офицера крейсера «Воин»?
«Отлично знаешь, кто я такой, из доклада с вахты. Но, верно, допрос по порядку?» — подумал молодой человек и ответил утвердительно.
— Ваше имя и отчество?
— Александр Петрович.
— А меня зовут Елизаветой Григорьевной. Сегодня пришли на «Добровольце»?
— Час тому назад.
Прошла пауза. Адмиральша помахала веером, подровняла на обеих руках кольца и не без иронически-шутливого упрека сказала:
— А я думала, что вы, Александр Петрович, удостоите представиться жене начальника эскадры и расскажете что-нибудь интересное с родины… А вы было бежать… Это нелюбезно, молодой человек.
«Начинается разнос?» — усмехнулся про себя Артемьев и сказал:
— Я не смею беспокоить вас, Елизавета Григорьевна.
— Вот как! — не то удовлетворенно, не то недоверчиво протянула адмиральша.
— Я по службе, Елизавета Григорьевна… Явиться к его превосходительству.
— Пармен Степаныч отдыхает. Я ему скажу, что вы являлись. Передать ему что-нибудь надо?..
— Очень вам благодарен. Решительно ничего.
— Ведь вы, Александр Петрович, назначены сюда, конечно, Нельминым?
При имени Нельмина и слове «конечно» молодой моряк густо покраснел и с какой-то особенной силой уверенности, которою хотят обмануть себя не уверенные в чем-нибудь люди, ответил:
— Я назначен по распоряжению министра!
— И Василий Васильич лично приказал вам уехать из Петербурга через три дня?
«И это уж известно!»
— Нет-с. Начальник главного штаба сообщил мне приказание министра.
— Но отчего такая спешность, Александр Петрович? — казалось, с самым искренним участием спросила адмиральша.
Об этом напрасно раздумывал и Артемьев и до сих пор ни до чего не додумался.
— Воля начальства! — сказал он.
— Я решительно не понимаю Василия Васильевича. Он ведь добрый старик. Входит в семейное положение офицера… Сам женатый. Я еще поняла бы такие распоряжения Нельмина… Холостяк… Любит щеголять энергией. В три дня! По правде сказать, я — не большая поклонница нового товарища министра. Несколько предосудителен этот дон-Жуан под шестьдесят…
Артемьева уже грызло подозрение.
— А ведь вы, Александр Петрович, очень не хотели к нам?
— Очень! — горячо воскликнул Артемьев.
— Ну еще бы, это так понятно. Я слышала, какая у вас прелестная и преданная жена и — без комплиментов! — какой вы, Александр Петрович, образцовый муж и отец…
«Куда это ты гнешь, ведьма? — подумал Артемьев и взглянул на нее — совсем любезно улыбается теперь лягушечьими глазами. А все-таки скорей бы треснул брамсель, — и она бы ушла!» — неделикатно пожелал молодой человек, взволнованно ожидавший от адмиральши какой-нибудь любезной «пакости».
— Такие дружные, согласные пары ныне, к сожалению, редкость, — продолжала адмиральша, по-видимому, оживившаяся матримониальной темой. — Не правда ли, Александр Петрович?
«Правда, что ты одна из отвратительнейших особ для пары! Вот это правда!» — хотелось бы сказать гостю, но вместо этого он, подавая реплику, уклончиво промолвил:
— Говорят…
— К несчастию, в этом «говорят» много правды… Или муж увлечется чужой женой… или жена — чужим мужем. Да еще, пожалуй, и каким-нибудь холостяком второй молодости в придачу, особенно если законный муж — большой философ… Никакого чувства долга… Никаких нравственных принципов… И куда мы придем!?