Изнывая от скуки, лишенный возможности развлекаться, выпуская причудливые кольца голубого дыма, слуга, поставив возле себя чашку с мыльной пеной, стал выдувать из своей короткой глиняной трубки мыльные пузыри, отливающие всеми цветами радуги, выгоняя их один за другим на улицу. Прохожие останавливались, иной разбивал пролетающий пузырь тростью, иной посмеивался, кивая чудаку, но никого не удивляла такая забава. От этого дома на Брук-стрит можно было ожидать все, что угодно: то ночью внезапно загремит чембало[2], то из окон услышишь рыдания или плач девицы, которую холерический немец ругательски ругал за то, что она взяла ноту на осьмую тона выше или ниже, чем это положено. Давно уже жители Гросвенор-сквера считали дом № 25 на Брук-стрит домом для умалишенных.
Уютно устроившись у окна, слуга с завидным терпением пускал разноцветные пузыри. Мастерство его все более совершенствовалось, пузыри стали тонкостенными, достигли огромных размеров; раскраской своей напоминая мрамор, они поднимались все выше и выше, все легче парили, иные из них перелетали даже стоящие напротив невысокие дома. Но внезапно весь дом содрогнулся от глухого удара. Стекла задребезжали, гардины заколыхались, вероятно, на верхнем этаже упало что-то тяжелое и большое. Прыгая через ступеньки, испуганный слуга бросился в кабинет.
Кресло, в котором хозяин обычно сидел за работой, было пусто, комната, казалось, была пуста, и слуга поспешил было дальше, в спальню, но обнаружил Генделя на полу, недвижно лежащего с открытыми, невидящими глазами. Стоя перед хозяином, потрясенный слуга слышал глухое тяжелое хрипение. Тучный человек лежал на спине и стонал или, вернее, что-то стонало в нем — короткими, слабеющими толчками.
Умирает, подумал перепутанный слуга, и быстро наклонился, чтобы помочь хозяину, находящемуся в полуобморочном состоянии. Он попытался поднять его, чтобы перенести на софу, но тело огромного человека было слишком тяжело для него. Он развязал сжимающий горло шейный платок, и хрипение тотчас же прекратилось.
Но тут с нижнего этажа прибежал Кристоф Шмидт, фамулус, помощник маэстро; он снимал копии нот, когда и его испугал внезапный глухой удар. Вдвоем они подняли тучного человека — руки его повисли бессильными плетьми — и уложили в кровать, высоко подняв изголовье.
— Раздень его, — крикнул Шмидт слуге, — а я побегу за врачом. И опрыскай его водой, чтобы пришел в себя.
Кристоф Шмидт без сюртука (надеть его у него не было времени) побежал по Брук-стрит в направлении к Бонд-стрит, пытаясь остановить кебы, проезжающие мимо торжественной рысцой, но кучера не обращали никакого внимания на полного небрежно одетого задыхающегося человека. Наконец остановился один экипаж, кучер лорда Чандоса[3] узнал Шмидта. Забыв этикет, фамулус рванул дверцу экипажа. «Гендель умирает, — крикнул он герцогу, которого знал как большого ценителя музыки и поклонника любимого маэстро. — Нужен врач». Герцог усадил его в экипаж, подбодренные кнутом лошади помчались.
Доктора Дженкинса нашли в его квартире на Флит-стрит, он занят был исследованием мочи одного своего пациента. В своем легком двухколесном экипаже врач сразу же поехал со Шмидтом на Брук-стрит. .
— Всему виной бесконечные неприятности, — жаловался фамулус в пути, — эти проклятые певцы-кастраты, эти пачкуны-критиканы, все эти противные копошащиеся черви, они его замучили до смерти. Четыре оперы написал он в этом году[4], чтобы спасти театр, а что делают те? Болтаются по дамским салонам, околачиваются при дворе, и сверх того этот итальянец, этот проклятый кастрат, этот кривляка-плакса свел их с ума.
Боже мой, что сделали они с нашим славным Генделем! Все свои сбережения вложил он в театр[5], десять тысяч фунтов, а они мучают его долговыми обязательствами и вот — затравили. Не было на земле человека, столь преданного прекрасному, отдавшего ему всего себя, но такое свалит с ног и колосса. О, что за человек! Гений!
Доктор Дженкинс сдержанно слушал и молча курил. Прежде чем войти в дом, он еще раз затянулся и выбил пепел из трубки.
— Сколько ему лет? — спросил он.
— Пятьдесят два, — ответил Шмидт.
— Скверный возраст. Работал как вол. Но он и силен как вол. Ну, посмотрим, что можно сделать.
4
«Аталанта» (август, 1736), «Джустино», «Арминио» (октябрь, 1736), «Беренисе» (декабрь, 1736).