— В письме джентльмена она как раз объясняется, сэр. Один из членов синдиката, финансирующего постановку, принявший на себя обязательство именно на эту сумму, оказался неплатежеспособен. В театральном мире, как я понимаю, такие вещи случаются сплошь и рядом.
Я снова погрузился в раздумья, проливая на себя губкой потоки воды. Тут напрашивался еще один вопрос:
— Но почему Флоренс не направила Перси к Чеддеру? Ведь она с Чеддером помолвлена. Казалось бы, к кому и обратиться за подмогой, как не к тому, кто связан с нею узами любви?
— Возможно, у мистера Чеддера нет свободной тысячи фунтов, сэр.
— Верно. Я, кажется, понял, к чему вы клоните, Дживс. У него нет, а у меня есть?
— Вот именно, сэр.
Положение более или менее разъяснилось. С фактами в руках я мог теперь оценить поступок Перси как вполне разумный. Если тебе надо раздобыть тысячу фунтов, первое условие успеха — обратись к человеку, у которого эта тысяча имеется. А Перси, несомненно, слышал от Флоренс, что у меня денег куры не клюют. Ошибка же его состояла в другом: он вообразил, что я — простофиля из простофиль и швыряю крупные суммы направо и налево всем и каждому, как хлебные крошки голубям.
— Вы бы стали финансировать театральную постановку, Дживс?
— Нет, сэр.
— Вот и я тоже не стану. Я отвечу ему решительным отказом, правильно? И денежки мои останутся лежать в старом кованом сундуке, как вы считаете?
— Я бы безусловно поддержал такое решение, сэр.
— Так и сделаем. Пошлем Перси подальше. Пусть выкусит. А теперь к более насущному делу. Пока я одеваюсь, не смешаете ли мне бодрящий коктейль?
— Разумеется, сэр. Мартини или мой особый?
— Второй.
Я ответил твердо и без колебаний. Дело было не только в том, что мне предстоял вечер в компании супругов, которых сама тетя Далия, прекрасно разбирающаяся в людях, определила как людей несносных. Мне необходимо было подкрепиться еще и по другой причине.
Последние дни перед возвращением Дживса я все отчетливее понимал, что наша надвигающаяся встреча лицом к лицу потребует от меня всей имеющейся у меня в наличии твердости духа и воли к победе. Если я хочу взять верх, для этого надо пойти на все, не жалея средств.
Известно ведь, как бывает, когда два человека с сильными характерами живут бок о бок в постоянном соприкосновении, если «соприкосновение» здесь — подходящее слово. Возникают разногласия. Борьба воль. Тут и там сыпятся и катятся яблоки раздора. И одно такое яблоко, как я отлично понимал, несомненно выкатится на сцену, как только я покажусь Дживсу на глаза, тут уж никаких мартини, при всех их бесчисленных достоинствах, не хватит на то, чтобы я мог выдержать предстоящее испытание.
Я не без волнения промокал влагу и облачался в одежды, и когда по прошествии четверти часа вошел в гостиную, я, не сказать чтобы весь дрожал мелкой дрожью, но определенно ощущал некоторую нервозность. Появился Дживс с бальзамом на подносе, я рванулся к стакану, точно дрессированный тюлень за куском рыбы, и осушил его, даже не пожелав Дживсу, как полагается, болячку на носу.
Эффект был волшебный. Опасливое предчувствие улетучилось, на его место пришло спокойное ощущение силы. Огонь заструился по жилам, и в одно мгновение Вустера-трепетную лань сменил Вустер-железная воля — иначе не скажешь. Что уж Дживс добавляет в эти свои зелья, я не знаю, но боевой дух они укрепляют чрезвычайно. Пробуждают в человеке тигра. Например, был случай, когда, приняв одну только дозу, я, стукнув кулаком по столу, сказал тете Агате, чтобы она перестала молоть вздор, может быть даже, вздор собачий, точно не помню.
— Превосходный напиток, удался вам как нельзя лучше, — похвалил я Дживса. — Жизнь среди креветок не испортила вам руку.
Но Дживс не ответил. Он словно онемел, и я увидел, как и предчувствовал, что взор его направлен в область моей верхней губы. Это был холодный, укоризненный взор, каким человек обедающий, но не любящий живность в салате, мог бы посмотреть на обнаруженного в тарелке червяка. Я понял, что борьба воль, к которой я себя готовил, уже подняла свою грозную голову.
Я сказал учтиво, но твердо — в таких делах учтивая твердость решает все, а я сейчас, спасибо волшебному напитку, был способен на учтивость любой степени твердости. В гостиной нет зеркала, но если бы было, я бы увидел в нем сейчас старорежимного барона, собравшегося отчитать обслуживающий персонал, чтобы не лезли не в свое дело.
— Что-то привлекло ваше внимание, Дживс. У меня что, нос в саже?
Он и не подумал оттаять. Бывают мгновения, когда Дживс становится удивительно похож на строгую гувернантку. И сейчас было одно из таких мгновений.
— Нет, сэр, — ответил он, — не нос, а верхняя губа. Вы ее испачкали чем-то вроде индийской похлебки.
Я равнодушно кивнул.
— Ах, да, вы, верно, имеете в виду мои усы. Вот, отрастил за время вашего отсутствия. Неплохо выглядят, вы не находите?
— Нет, сэр, не нахожу
Я увлажнил губы волшебным напитком и любезно переспросил, чувствуя на своей стороне власть и силу:
— Вам что, не нравится?
— Нет, сэр.
— Вы не находите, что они придают мне шику? Чуточку…э-э-э… как бы это выразиться?.. чертовщинки?
— Нет, сэр.
— Вы меня огорчили и разочаровали, Дживс, — чрезвычайно учтиво говорю я, дважды прихлебнув из стакана. — Я бы еще мог вас понять, будь они пышные и с заостренными концами, как у фельдфебеля, но ведь это — лишь изящная полоска растительности, вроде той, что уже много лет завоевывает Дэвиду Нивену[4] восторг миллионов. Вы же не отшатываетесь в ужасе, когда видите на экране Дэвида Нивена, правда?
— Правда, сэр. Мистеру Нивену усы очень к лицу.
— А мои, значит, мне не к лицу?
— Нет, сэр.
Это было одно из таких мгновений, когда вдруг понимаешь, что единственный способ сохранить самоуважение — это пустить в ход бархатную длань в железной рукавице, вернее, наоборот. Слабость тут смерти подобна.
Ну то есть всему есть пределы, и притом, достаточно четкие. Дживс преступил эти пределы на добрую милю с хвостиком. Я первый преклоняюсь перед его авторитетом в таких вопросах, как носки, ботинки, рубашки, шляпы и галстуки, но провалиться мне, если я допущу, чтобы он лез куда не следует и вносил правку в физиономию Бертрама Вустера.
Я допил волшебный бальзам и ровным, негромким голосом произнес:
— Весьма сожалею, Дживс. Я надеялся на ваше сочувствие и поддержку, но раз уж вы не способны проявить сочувствие и оказать поддержку, ничего не поделаешь. Однако, будь что будет, я не отступлюсь и сохраню статус-кво — ведь это статусы-кво сохраняют, я не ошибся? Вырастить эти усы мне стоило немалых трудов и забот, и я не собираюсь теперь рубить их под корень из-за того только, что некие предубежденные лица (кто именно, уточнять не будем) не могут оценить веши по достоинству. J'y suis, j'y reste,[5] — прибавил я, как заправский парижанин.
После такой блистательной демонстрации силы моего духа Дживсу, естественно, ничего другого не оставалось, как только сказать: «Очень хорошо, сэр», или что-нибудь еще в таком духе, но получилось так, что он даже и этого сказать не успел, поскольку едва я договорил, как у входной двери раздался звонок. Дживс удалился, мерцая, и спустя мгновение, не переставая мерцать, возвратился.
— Мистер Чеддер! — объявил он.
Следом, тяжело ступая, ввалился упомянутый Чеддер по прозвищу Сыр, которого я меньше всего ожидал да, пожалуй, и меньше всего хотел сейчас видеть.
Не знаю, как вам, а мне присутствие некоторых людей ужасно действует на нервы, я начинаю бессмысленно хихикать, теребить узел галстука и смущенно переминаться с ноги на ногу. Одним из таких людей раньше был для меня сэр Родерик Глоссоп, знаменитый врач психов, но потом стечение обстоятельств позволило мне проникнуть сквозь отталкивающую наружную оболочку и увидеть лучшую, более нежную сторону его натуры. Другим был Дж. Уошберн Стоукер, имевший привычку, как завзятый пират, похищать людей и затаскивать на свою яхту, да там еще над ними измываться. А третий — как раз д'Арси Чеддер по прозвищу Сыр. Поглядите на Бертрама Вустера, когда он остается с ним с глазу на глаз, и Бертрам предстанет перед вами не в самок выгодном свете.
5
«Здесь я нахожусь, здесь и останусь»