— Ну да, конечно. Я не говорю, что сумел подняться так, как ты, но все равно я поднялся вполне прилично, а если ты вполне прилично поднимаешься, то тебе уже не пристало мотаться по пригородам. Хочется чуть-чуть шику.
— О-оо, Господи!
— Что такое? В чем дело, ластонька?
Лицо у Долли скрутилось на сторону, словно она только что проглотила какой-то кислый продукт.
— Я скажу тебе, в чем дело, — проговорила она, испытывая, судя по всему, некоторые затруднения при артикуляции. — Эти погремушки — в «Приусадебном мирке».
— Что-о?!
— Лежат на шифоньере в нашей спальной комнате, вот что.
Мыльному стало понятно, почему у его цыпочки, как он выразился бы, такое лицо. Такое лицо было теперь и у него самого.
— Лежат на шифоньере? — слабо прокурлыкал он.
— Я считала, что это самое надежное место. Так-то вот, начальничек, и никак к ним не подобраться, потому что к этому времени туда уже кто-то вселился.
— Быть того не может!
— А я бы не удивилась. Этот дед с белоусиками, ну, Корнелиус, рассказывал мне, что такие дома больше одного-двух дней без жильцов не простаивают. Слушай, иди-ка, позвони ему.
— Корнелиусу?
— Н-нну! Спроси, какая погода.
Мистер Моллой вскочил с места так, словно кто-то вонзил шило в сиденье его стула, и быстрыми шагами удалился из помещения.
— Ты была права, — произнес он замогильным голосом, вернувшись к столу. — Хату уже сдали.
— Я так и знала.
— Писательнице Лейле Йорк. Она ее снимает с этого утра, — сказал Мыльный и, поманив официанта, заказал два двойных бренди. Супруги понимали, что это сейчас необходимо.
Некоторое время никто не решался нарушить молчание. Наконец Долли выбралась из-под окутавшей ее пелены угрюмого затишья. Женская жизнестойкость прочнее мужской.
— Поезжай-ка туда. Встретишься с этой тетей, поговоришь о том, о сем.
— Что ты имеешь в виду, солнышко?
— Ну, расскажешь ей какую-нибудь байку, чтобы она согласилась вернуть нам домик.
— Думаешь, она клюнет?
— Может, и клюнет, если будешь молодцом. Все же говорят, что ни у кого не получается так вести разговоры, как у тебя.
Мистер Моллой, которому было пока далеко до обычной благостности, все же немного приосанился. На опушке его сознания вспыхнули проблески надежды, как будто в конце прохода чиркнула спичка.
— Я бы попробовал, — согласился он.
— Вот и пробуй. Ничего еще не накрылось. И помни, эта тетя пишет книжки. Не было на свете писателя, которому хватило ума по-человечески перейти улицу. Все они на одно ухо обутые.
Мистер Моллой кивнул в ответ. Он знал, что в этих словах есть зерно истины.
Лейла Йорк завтракала в постели. Салли сварила ей яйца и поджарила булочки, все еще дивясь про себя той скорости, с которой ее подняли с насиженного места и переправили в незнакомую обстановку. В пятницу хозяйка велела ей собирать вещи, в субботу они выехали на машине из Клэйнз Холл, сопровождаемые очень долгим взглядом дворецкого, каким всегда смотрит дворецкий, если отказывается вас понимать, и вот наступило воскресное утро, а они уже провели в «Приусадебном мирке» почти двадцать четыре часа. Лейла Йорк ничего не любила откладывать на завтра, и хотя Салли была от нее без ума, в глубине души ей уже не раз приходилось сетовать на то, что та чересчур часто моделирует свое поведение по образцам тех американских ураганов, которые, стоит им появиться у мыса Гаттерас,[14] становятся совершенно неуправляемыми.
Она села немного передохнуть, но в этот момент с крыльца позвонили. Открыв дверь, она обнаружила перед собой почтенного посетителя, большая часть которого растворилась в длинной седой бороде. В руке он держал пухлый чемоданище и пачку газет. Она даже спросила себя, не собирается ли он здесь остаться.
— Доброе утро, — промолвил бородатый контур.
— Доброе утро, — ответила Салли.
— Моя фамилия — Корнелиус. Могу ли я видеть мисс Йорк?
— Она лежит в постели.
— Уж не больна ли? — спросил мистер Корнелиус, отступая на шаг.
— О нет, она просто завтракает.
— И чудесные образы один за другим навещают ее, — сказал, придя в себя, мистер Корнелиус— Кладет ли она рядом с подушкой блокнот и карандаш?
— Мне не приходилось этого видеть.
— А это очень важно. Следует сберегать даже крупицы ее вдохновения. Здесь тридцать две книги, — объяснил мистер Корнелиус, показывая на чемодан. — Я надеялся, что она сможет начертать на них свои автографы.
— Она обязательно это сделает. Если вы их оставите…
— Благодарю вас, мисс…
— Фостер. Я — секретарша мисс Йорк.
— Прекрасный жребий!
— О, да.
— Она, должно быть, восхитительная женщина.
— Конечно…
— В ее книгах, как в источнике, я всегда черпал жизненные силы, и не только я сам, но и небольшой литературный кружок, который проводит заседания каждый второй четверг. Как вы полагаете, удалось бы нам убедить мисс Йорк прийти и выступить на этой неделе?
— Простите, пожалуйста, но боюсь, она не сможет. Она обдумывает план нового романа, и, разумеется, отдает этому всю себя без остатка.
— Понимаю, понимаю. В таком случае я оставлю для нее воскресные газеты. Возможно, ей захочется полистать их.
— Ужасно любезно с вашей стороны, мистер Корнелиус. Не сомневаюсь, ей будет интересно открыть воскресную газету.
— В Вэлли Филдс их не так-то легко получить. Сюда их не доставляют, и кому-то приходится прогуливаться за ними в табачную лавку к станции. Я, например, всегда захватываю газеты для мистера Виджена, — он живет в соседнем доме, в «Мирной гавани», а добрые соседи всегда готовы помочь друг другу. До свидания, мисс Фостер, — сказал мистер Корнелиус и, торжественно взмахнув на прощание бородой, растаял в воздухе.
Сказанные им перед исчезновением слова едва не заставили Салли подпрыгнуть на месте. На мгновение ей почудилось, будто она услышала «мистер Виджен». Правда, потом она поняла, что произошла ошибка. Да, совпадения неизбежны, и в своих романах Лейла Йорк приучает к ним читателя, однако всему есть предел. Нелепо предполагать, что по воле случая ей придется теперь проживать в самом тесном соседстве с человеком, которого она решила навсегда вычеркнуть из жизни. Простое объяснение не заставило себя ждать. Вынужденный общаться с миром через живую изгородь, мистер Корнелиус не всегда мог рассчитывать на верное понимание. Несомненно, упомянутый им человек на самом деле носил фамилию Вильяме, может быть, Вилсон, или — в самом крайнем случае, — Вигхэм. Вернув себе душевный покой, она отправилась взглянуть, как у мисс Йорк продвигаются дела с завтраком. Та спускалась ей навстречу в розовом пеньюаре.
На лице ее лежала печать озабоченности. Нельзя было не подумать, что она прервала общение с сонмом чудесных образов и погрузилась в пучину мирской обыденности.
— У вас недовольный вид, — обратив на это внимание, заметила Салли.
— У меня плохое настроение, — ответила Лейла Йорк. — Я слышала, кто-то звонил в дверь.
— Начали подтягиваться отцы города. Некий мистер Кор-нелиус. Кто он такой, я не знаю.
— Он — агент по недвижимости. Разводит кроликов.
— В самом деле? Так вот, желая проявить добрососедство, он принес вам воскресные газеты.
— Благослови его Господь! Я как раз о них подумала.
— А также тридцать два ваших произведения. Вам предстоит оставить на них автографы.
— Тьфу! Чтоб у его кроликов уши пооблезли!
— Кроме того, он просит вас выступить с небольшим докладом на заседании литературного кружка, который собирается здесь каждый второй четверг.
— Да пошел он ко всем чертям!
— Спокойно. Благодаря мне вы избежали своей участи. Я сказала, что вы размышляете над новым романом.
Лейла Йорк досадливо хмыкнула.
— Что, так и сказали? Тогда бедняга стал жертвой беспочвенной фальсификации. Неужели в подобной обстановке можно задумываться о романе в стиле Джорджа Гиссинга? Я-то всю жизнь считала, что пригороды — это долгие мили двухсемейных халуп, населенных иссохшими женщинами, которые утюжат рубашки своим надрывающимся от кашля мужьям, а те только и делают, что недоумевают по поводу выросшей платы за жилье. Полюбуйтесь-ка, в какие нас хоромы засунули. Райские кущи, и все тут.