— Твердая Рука! — невольно отшатнувшись, глухим голосом воскликнул бандит.
— Наконец-то узнал меня! — с язвительной усмешкой произнес незнакомец.
— Что прикажете. Твердая Рука?
— Ничего. Ты слышал наш разговор?
— До единого слова.
— Что ты об этом думаешь? Разбойник молчал.
— Говори, не стесняйся. Я разрешаю. Разбойник продолжал хранить молчание.
— Ты будешь, наконец, говорить? Приказываю тебе, слышишь?
— Что же, — неверным голосом заговорил разбойник, — я думаю так: раз уж враг попался, надо убить его.
— Это, действительно, твое мнение?
— Да!
— Что вы теперь скажете, дон Руис? — спросил Твердая Рука.
— Скажу, что не могу и не должен мстить своему бывшему противнику. О, конечно, в бою, обороняясь от нападения, я бы ничуть не постеснялся прикончить его. Но сейчас он безоружный пленник, и не моя рука должна покарать его.
— …что, раз мы лишены возможности передать этого человека в руки правосудия, нам следует отпустить его на все четыре стороны.
— Надеюсь, вы хорошо взвесили все последствия такого решения?
— Это решение подсказано мне моей совестью.
— Будь по-вашему, — сказал незнакомец и обратился к разбойнику, который в течение всего разговора не проронил ни слова, хотя его глаза беспокойно перебегали от одного собеседника к другому. — Встань! — сказал незнакомец. Бандит встал.
— Посмотри-ка на меня, — продолжал незнакомец. — Узнаешь?
— Нет.
Незнакомец выхватил из костра пылающую головню, поднес ее к своему лицу и повелительно произнес:
— Смотри хорошо, Кидд!
— Твердая Рука! — невольно отшатнувшись, глухим голосом воскликнул бандит.
— Наконец-то узнал меня! — с язвительной усмешкой произнес незнакомец.
— Что прикажете, Твердая Рука?
— Ничего. Ты слышал наш разговор?
— До единого слова.
— Что ты об этом думаешь?
Разбойник молчал.
— Говори, не стесняйся. Я разрешаю.
Разбойник продолжал хранить молчание.
— Ты будешь, наконец, говорить? Приказываю тебе, слышишь?
— Что же, — неверным голосом заговорил разбойник, — я думаю так: раз уж враг попался, надо убить его.
— Это, действительно, твое мнение?
— Да!
— Что вы теперь скажете, дон Руис? — спросил Твердая Рука.
— Скажу, что не могу и не должен мстить своему бывшему противнику. О, конечно, в бою, обороняясь от нападения, я бы ничуть не постеснялся прикончить его. Но сейчас он безоружный пленник, и не моя рука должна покарать его. Сквозь маску суровости, которую Твердая Рука придал своему лицу, невольно вспыхнула радость, вызванная этими благородными чувствами, так безыскусно выраженными. Снова воцарилось молчание, в продолжение которого каждый из этих трех людей ушел в свои мысли. Наконец, Твердая Рука обратился к бандиту, который стоял в прежней позе невозмутимого и безучастного ко всему происходящему человека.
— Ступай. Ты свободен, — сказал Твердая Рука, освобождая бандита от пут. — Но помни, Кидд: этому кабальеро, но не мне, угодно было простить тебя. Я ничего не забыл. Ты меня знаешь. Берегись же снова очутиться на моем пути! В другой раз не отделаешься так легко от справедливого возмездия. А теперь ступай!
— Ладно, Твердая Рука, запомню, — ответил Кидд не без затаенной угрозы, прозвучавшей как прощальное приветствие тем, кто подарил ему жизнь.
И, нырнув в кусты, он бесследно исчез.
Глава III
БИВАК[10]
Несколько минут до них еще доносился треск кустарника, ломающегося под ногами убегавшего во всю прыть бандита.
Наконец, все смолкло.
— Можете не сомневаться: теперь уж вы наверняка нажили себе в прерии непримиримого врага, — глядя исподлобья на дона Руиса, заговорил Твердая Рука. — Ну что же… вы этого хотели, ибо, надеюсь, вы не так наивны, чтобы рассчитывать на благодарность подобного негодяя?
— Мне жаль его, если он возненавидел меня за добро, оказанное ему мною в уплату за зло, которое он намеревался причинить мне. Но я не мог поступить иначе: я действовал по велению моей совести.
— Если вы и впредь намерены осуществлять на практике в здешних краях столь высокие принципы, я не поручусь за ваше долголетие.
— Все равно! Никто из моих предков никогда не нарушал девиза нашего рода!
— И этот девиз, кабальеро?
— «Храни свою честь, и будь что будет!»
— Что и говорить, прекрасный девиз, — усмехнулся Твердая Рука. — Дай Бог, чтобы он послужил вам на пользу. — И, окинув взглядом горизонт, он продолжал: — Светает… Не пройдет и часа, как взойдет солнце… Вот вы и узнали мое имя. Как видите, я был прав: оно ровно ничего не говорит вам…
— Вы ошибаетесь, сеньор, — живо прервал его дон Руис, — я уже не раз слышал это имя.
Твердая Рука так и впился глазами в юношу.
— Вот как! — воскликнул он чуть дрогнувшим голосом. — И, вероятно, это имя сопровождалось всегда неодобрительными эпитетами, которые создали у вас весьма нелестное представление обо мне!
— Еще одна ошибка, сеньор: это имя неизменно произносилось при мне как имя храброго кабальеро, человека с мужественным сердцем и недюжинным умом. Говорили еще, что какое-то тайное, никому неведомое горе побудило этого человека бежать от людского общества и влачить странное существование вечного скитальца. Мне рассказывали также, что этот человек сумел в самых тяжелых условиях, соприкасаясь ежедневно со зверскими нравами прерии, сохранить незапятнанным свое честное имя, что перед ним преклоняются даже степные пираты, с которыми ему приходится слишком часто сталкиваться во время своих скитаний. Вот что вызвало в моей памяти, сеньор, это имя, которое, по вашим предположениям, должно бы быть совершенно мне не знакомым.
— Неужели же в самом деле мир не такой злой и несправедливый, каким я представлял его себе? — с горькой усмешкой пробормотал Твердая Рука.
— Не сомневайтесь в этом! — с чисто юношеским пылом воскликнул дон Руис. — Это верно, что на земле зло уживается рядом с добром. Но провидение распорядилось, чтобы добра было все же больше, чем зла. Таким образом, рано или поздно каждый человек будет вознагражден за свои добрые дела.
— Подобные слова, — возразил Твердая Рука, — были бы более уместны в устах какого-нибудь священника, поседевшего и сгорбившегося на своей миссионерской службе, нежели в устах юноши, только что перешагнувшего зарю своей жизни, не омраченной пока еще никакими житейскими бурями и треволнениями. Но это неважно: ваши слова идут от чистого сердца! Спасибо и на том. А теперь кончим этот разговор: нам предстоит заняться делом поважнее философского спора, который все равно не переубедит ни вас, ни меня. И прежде всего обсудим, как найти выход из того затруднительного положения, в котором мы очутились.
— Признаюсь, меня самого это очень тревожит, — начал дон Руис, с грустью глядя на свою спящую сестру. — Будь я один, я бы, конечно, не задумываясь продолжал свой путь. Смелый человек — а я думаю, что я принадлежу к числу смелых людей, — всегда справится с угрожающей ему опасностью, потому что он умеет открыто смотреть ей в глаза. Но со мной донья Марианна! Вчерашние испытания надломили ее энергию, и в случае вторичного нападения на нас она легко станет добычей бандитов. А один я не в силах буду спасти ее; меня хватит лишь на то, чтобы умереть рядом с ней.
— Бедное дитя! — отвернувшись, пробормотал Твердая Рука. — Но все же надо на что-то решиться, — сказал он, обращаясь к дону Руису.
— К сожалению, у меня нет выбора. На рассвете, если только сестра будет в силах, мы отправимся с ней в путь, и будь что будет!
— Послушайте, есть одна возможность выйти из этого затруднительного положения и предотвратить, хотя бы в некоторой мере, опасность дальнего путешествия. Дело в том, что на расстоянии двухдневного перехода отсюда находится небольшой пограничный форт для отражения набегов непокоренных индейцев, а также бандитских шаек всех мастей, наводняющих этот край. Самое важное для вас — добраться до этого форта. Там вам нетрудно будет добиться от коменданта форта конвоя, под охраной которого вы и завершите благополучно свое путешествие.