Через одеяло он обнял ее и, наклонившись, охваченный несшимся от нее теплом сна, продолжал шепотом:
Елена Николаевна охватила его шею и прижала к себе.
– Милый мой, милый!.. – И покрыла его лицо поцелуями…
Готовцев раскрыл ставни, распахнул окна. Веселое, яркое утро ворвалось в комнату. Освещенная солнцем, далеко тянулась матово-зеленая водная гладь, и с покрытых приливом мелей в нее входили нежно-лиловые полосы.
– Одевайся, Лелька, скорей! Напьемся кофе и поедем в Лидо, к открытому морю… Видишь, вон оно темнеет, Ли-до, на горизонте.
Через час Готовцевы отъехали в гондоле от набережной. Они сидели рядом, откинувшись на мягкую спинку сиденья. Гондольер, стоя сзади, ловко греб веслом. Отовсюду еще веяло утреннею прохладою. Вокруг гондолы поднимались и опускались тяжелые, прозрачно-зеленые массы воды, на них мелькали стебли водорослей и корки апельсинов. Сзади сверкали под солнцем окутанные дымкою дворцы Венеции.
Елена Николаевна заглянула Готовцеву в глаза.
– Хорошо, да?
С медленною улыбкою он ответил:
– Д-да, в этот момент…
– «В э-этот моме-ент»… – передразнила она. – Господи, каждую минуту думать о всех прошлых и будущих моментах! Разве можно так жить? Знаешь, я вчера думала… Ведь какой, собственно, скверный город эта Венеция. Помнишь, мы вчера ехали с вокзала: каналы узкие, с вонючею, зеленою водою, в воде плавают картофельные обрезки, солома, всякая дрянь; дома грязные, с облупившейся штукатуркой, на окнах сушится белье, фундаменты скользкие, в зеленой плесени. А эти узкие переулки, в них никогда не заглядывает солнце, в домах мрачно, сыро и скучно… Ведь так? А вот какая-то общая красота все покрывает, и все-таки Венеция хороша, хороша!.. Вот так и мы. Пускай мы недолго будем вместе жить; а пока живем, – пусть будет твоя паутина, пусть будет все – жить все-таки хорошо.
Готовцев удивленно взглянул на нее.
– Отчего мы долго не будем вместе жить?
– Ну, что об этом говорить!.. Мне иногда кажется, – ты тяготишься мною, жалеешь, что женился… Ух, а я гордая! Если я только убеждусь, что это так, мы сейчас же разъедемся…
– Леля, Леля, с чего это тебе пришло в голову? – с упреком сказал он.
– Может быть, ты сам это не сознаешь. Ты любишь жить как все. А у всех принято стонать, жаловаться, проклинать свою жизнь и все-таки не решаться сбросить цепи… А только не нужно теперь об этом думать, пока и так хорошо.
От Лидо прошел большой пароход. Волны набежали на гондолу, она дрогнула, поднялась на шипящий гребень волны и ухнула вниз. Готовцев вцепился пальцем в край сиденья и опасливо крикнул гондольеру:
– Prenezgarde!..[32] Мм… Badate (поосторожнее)!
Волны побежали дальше. Елена Николаевна задумалась, потом вдруг рассмеялась.
– Знаешь, ты иногда мне представляешься: весь – совсем как человек, а ноги тонкие-тонкие, как ниточки, и ты не можешь на них ходить.
Готовцев поднял брови и изобразил на лице обиду.
– Гм!.. Почему так?
– Тебе нужна какая-то особенная жизнь, чтобы все кругом было тонко и нежно, как папиросная бумага. И если кто порвет эту бумагу, тебе уж больно… А по-моему, гораздо лучше так, как есть.
Они подъехали к Лидо. По длинной, усыпанной гравием аллее с подстриженными деревьями подошли к купальням. И вдруг обоих как будто что-то толкнуло. Прямо перед ними был купальный ресторан, в квадрате раскрытых дверей виднелась широкая терраса, а за нею – нежно-лазурная даль свободного моря.
– Смотри, смотри! – в восторге воскликнула Елена Николаевна.
Они вошли на террасу, сели за столик. Под синим-синим небом бесконечно широко тянулось сказочно лазурное море. Его лазурный простор отражался на террасе, на всем окружающем, даже на двух надутых англичанах с дамой, евших за столиком артишоки. К Готовцевым подошел кельнер. Чтоб отвязаться, Готовцев заказал кофе.
Елена Николаевна стояла у перил, упоенно глядела на море и твердила:
– Смотри, смотри! Это не правда, это – сказка!
Вдали сверкали оранжевые паруса шлюпок. Внизу, у террасы, волны с нежным шумом набегали на песок.
Наскоро они выпили кофе. Через пустые еще купальни сошли к берегу и пошли по сырому песку, из которого выступала вода.
Елена Николаевна взяла Готовцева под руку и жадно глядела в морскую даль.
– Хочется крылья иметь и улететь туда, далеко… Какая разница! В горах, – там тоже хочется иметь крылья, но на душе тоскливо и грустно. А тут хочется крылья иметь, а на душе так смело, бодро и весело!..