Вы не поверите, любезный читатель, какую гору сняли с плеч моих эти слова и с каким увлечением я вальсировал в этот вечер с ее превосходительством Анной Ивановной.
— Mais qu’avez-vous donc, cher Nicolas![266] — сказала она мне чуть слышно, когда я усаживал ее на место. Я очень хорошо заметил, что в это время глазки ее искрились и на губах играла томная улыбка.
С этой минуты я сделался ревностным ее поклонником. «Жизнь дана для наслаждения, — рассуждаю я, — а не для того, чтобы кукситься… chantons, buvons et… aimons!»[267]
Переработка концовки рассказа явилась прямым откликом на вмешательство крепостнической реакции в дело подготовки крестьянской реформы. В 1859 году Салтыков, хотя и сохранил подзаголовок «Из «Книги об умирающих»», но фактически вывел Зубатова из общего ряда «умирающих». Он возвратил генералу, разобравшемуся в характере преобразовательной политики, прежнюю энергию и готовность к новым административным «подвигам».
В 1863 году, включая «Зубатова» в сборник «Невинные рассказы», Салтыков вновь переработал рассказ. Он ввел в текст фрагменты, отсутствовавшие в журнальной редакции, возможно, по цензурным причинам (о сеянии ржи на камне, о третьем сорте диалектиков, см. стр. 15–16), снял развернутую характеристику Анны Ивановны, в основных чертах совпадавшую с характеристикой Дарьи Михайловны Голубовицкой из рассказа «Приезд ревизора», вычеркнул отрывок о настроениях крутогорского чиновничества, заметившего, что их генерал, выступающий здесь в качестве преемника князя Чебылкина, начал «задумываться и скучать». Наиболее серьезным изменениям в 1863 году подверглась опять-таки концовка рассказа. Салтыков вернулся к рукописной редакции 1857 года, завершавшейся сумасшествием и смертью Зубатова, сняв при этом лишь последнюю фразу («Через неделю он действительно скончался, нисколько не подозревая, какая глубокая истина заключалась в последних словах его»).
Причины, заставившие Салтыкова вернуться к первоначальной редакции рассказа, следует искать, видимо, в цензурных обстоятельствах. Документация о цензурной истории первого издания «Невинных рассказов» неизвестна, но вполне возможно, что в условиях усилившейся реакции Салтыков сам решил смягчить одно из наиболее острых в политическом отношении мест и тем самым обезопасить свою книгу.
В последующих изданиях «Невинных рассказов» «Зубатов» перепечатывался без существенных изменений.
В конце 50-х — начале 60-х годов образ Зубатова не сходит со страниц произведений Щедрина. Он выступает в «Гегемониеве», в «Скрежете зубовном», в «Литераторах-обывателях», в «Наших глуповских делах», в «Погоне за счастьем». Если слить воедино все то, что говорится о Зуба-тове в этих произведениях, то образ генерала-администратора перерастает в широкий обобщающий сатирический символ, олицетворяющий собой русскую бюрократию, ее опасения, стремления и надежды в тревожные предреформенные годы.
Рогуля — персонаж из «Губернских очерков» (см. наст. изд., т. 2, рассказ «Общая картина»).
…вроде пословиц Альфреда Мюссе… — Имеются в виду «Comédie et proverbes» (1840), одноактные драматические произведения, большей частью — комедии, французского писателя Альфреда де Мюссе, написанные на темы известных пословиц. Произведения эти получили большое распространение в любительских спектаклях светского общества во Франции и в России.
Но не хочу, о други, умирать; // Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать… — строки из стихотворения А. С. Пушкина «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье»).
Ведь в наши дни спасительно страданье… — строка из поэмы И. С. Тургенева «Параша» (1843).
…специалисты…утверждают, что на пятьсот грамотеев двести непременно оказываются негодяями… — Сатирический выпад в адрес В. И. Даля и его выступления «Заметка о грамотности (Письмо в редакцию «Санкт-Петербургских ведомостей»)». Утверждая, что без соответствующего умственного и нравственного развития народа распространение среди него грамотности приводит к плачевным результатам, Даль в подкрепление своей мысли сообщает об известном будто бы ему примере, когда «из числа 500 человек, обучавшихся в 10 лет в девяти сельских училищах, 200 сделались известными негодяями» («Санкт-Петербургские ведомости», 1857, № 245, 10 ноября, стр. 1269). Поход Даля против распространения грамотности среди народа впервые был высмеян Салтыковым в «Губернских очерках», в рассказе «Озорники» (см. наст. изд., т. 2, стр. 263 и 539).
…способен и достоин… — слова из формуляра о службе.
…«благорастворение воздухов и изобилие плодов земных»… — слова из богослужения православной церкви (литургии).
…скоро будет святая, и тогда… — Зубатов намекает на возможность получения ордена к празднику пасхи.
Приезд ревизора
Впервые — в журнале «Русский вестник», 1857, декабрь, кн. 2, стр. 771–802 (ценз. разр. — 31 декабря). Подпись: Н. Щедрин.
Рукописи рассказа не сохранились.
«Приезд ревизора» является, по-видимому, одним из тех рассказов, предназначавшихся первоначально для «Губернских очерков» (для «журнальной редакции 1856 г.»), которые, по словам Салтыкова, не были своевременно напечатаны по не зависящим от автора обстоятельствам (см. в наст. изд., т. 2, стр. 515). Действительно, и место действия рассказа — Крутогорск, и упоминаемые в нем персонажи — те же, что и в первой книге Щедрина: генерал Голубовицкий, учитель Линкин, чиновники Порфирий Петрович, Змеищев, Фурначев и др. Кроме того, в рассказе, как и в «Губернских очерках», широко используется материал знакомой Салтыкову вятской действительности.
Идейный стержень произведения составляет резкое сатирическое выступление Салтыкова против пьесы В. А. Соллогуба «Чиновник» (1856). В центре этой благонамеренно-обличительной пьесы находится образ идеального чиновника Надимова, в уста которого вложено высокопарное обращение ко всем честным чиновникам с призывом приступить к обновлению России. Первая сатирическая реплика была направлена Салтыковым в адрес Надимова еще в рассказе «Озорники» из «Губернских очерков» (см. наст. изд., т. 2, стр. 266 и 539); в «Приезде ревизора» она получила дальнейшее углубление и развитие. В споре и разногласиях о сущности образа Надимова, возникающих между статским советником Голынцевым (ревизором) и исполнителем роли Надимова чиновником Семионовичем, Салтыков определяет свое отношение к автору «Чиновника» как литературному лидеру официального либерализма. В этом споре точка зрения Голынцева в своих основных чертах соответствует взгляду Соллогуба: в России появился новый чиновник, который, при всех прочих неизменных условиях, несет в себе новую душу и призван «крикнуть на всю Россию, что пришла пора», и «искоренить зло с корнем». Противоположного мнения придерживается Салтыков, вложивший свою оценку образа Надимова в уста исполнявшего эту роль чиновника Семионовича. По его представлению, Надимов далек от той прогрессивно-преобразовательной роли, которую ему приписывает Соллогуб: сущность, взгляды его и убеждения («д у ш а») остались прежние, крепостнические, изменилось лишь слегка их внешнее проявление, форма их выражения («тело»).
«Рахиль, утоляющая жажду Иакова». — Сюжет картины основан на библейском рассказе об Иакове и красавице Рахили, ставшей его женой.
Одалиска — рабыня или прислужница в гареме; в западноевропейской литературе — наложница в гареме.
«Дон-Жуан и Гаиде» — картина, составленная по мотивам поэмы «Дон-Жуан» Байрона. Гаидè — красавица, возлюбленная Дон-Жуана. Упоминаемый дальше Ламбро из той же картины — ее отец, старый пират-контрабандист.