– Да, вы правы, – прошептал Шатров, опустив голову, – я не должен, я не смею вовлекать вас в мое безумие. В самом деле, может быть, все пригрезилось мне. Вы, наверное, счастливы и спокойны, и мой бред оскорбляет вас.
– Нет, не то, не так, но я не должна искать нового так опрометчиво. Я хочу себя понять прежде всего.
Они стояли среди комнаты, взволнованные, не замечая ничего вокруг. Горничная дважды заходила в столовую, с удивлением оглядывая их.
Потом они пошли в сад. Шатров был как в бреду и говорил неумолчно.
– Хорошо, хорошо, – шептал он, бледнея. – Вы требуете, чтобы я не говорил о вас… Хорошо. Я буду говорить вообще об этих ужасных и загадочных событиях, которые совершаются теперь вокруг нас. Поймите, что все мы, живые и мертвые, связаны между собою крепкими нитями, и пока мы не влюблены, пока мы спим, мы не замечаем этих таинственных нитей. Но вот загорается этот огонь, и мы тогда пробуждаемся и чувствуем свою непосредственную связь со всем. Кто теперь бредит – тот ли, кто думает, что надо устроить прочно свои дела, или тот, который предчувствует гибель и все-таки влюбляется – безумно и предсмертно? Нет, забота о завтрашнем дне – вот это бред настоящий, а я живу наяву; и когда я сказал, что брежу, я солгал вам. Только теперь я проснулся, когда увидел ваши глаза…
– Как душно, – сказала Вера, – хоть бы в поле пойти сейчас.
– Поедемте верхом, – предложил Шатров.
– Поедемте, пожалуй, – нерешительно проговорила Вера.
Через полчаса они уже ехали рядом по дороге. Они не видели ничего вокруг – ни встречных мужиков, которые шли, громко разговаривая и размахивая руками; ни темно-красного облачного руна на горизонте…
И Вера, и Шатров чувствовали только, как напрягаются легко и приятно их тела, как мерно несут их лошади, как свободно дышится… И друг друга они чувствовали, как будто бы что-то сейчас сблизило их.
Они молчали и только изредка Шатров, который ехал рядом, касался своей рукой руки Веры, и ей казалось, что в сердце у нее что-то струится. И тогда сладостно замирали ноги.
Когда они очнулись от этого странного забытья, вокруг было необычно тихо и на западе висела серая мглистая завеса, пронизанная тремя правильными лучистыми полосами, как будто начертил их твердой рукой на небе великан геометр.
– Дождь будет, – пробормотал Шатров невнятно.
– Вернемся.
– Не успеем до грозы. Мы ведь верст восемь проехали. Вот, если направо свернуть, тогда здесь, в двух верстах моя усадьба.
– Нет уж, домой, – сказала Вера, как будто умоляя Шатрова освободить ее от чего-то.
Они остановились на перекрестке. Лошади беспокойно шевелили углами и волновались.
Упало несколько крупных капель. На небе двигались облака, в три слоя – пепельные, лиловые и черные.
– Ко мне! Ко мне! – сказал Шатров решительно, как будто приказывая.
Они поскакали направо.
– Кто-то едет, – крикнул Шатров.
И в самом деле из-за косогора показался белый старый жеребец, запряженный в дрожки. Это ехал, отчаянно нахлестывая лошадь, Захарченко; он узнал Шатрова и Веру, несмотря на желтый сумрак, охвативший дорогу, и успел им крикнуть:
– В Черемшинском бунт. И, представьте, Скрипку убили. Так, зря… Чужие мужики. Раклы, должно быть…
– Боже мой! Как страшно. А ведь здешние мужики любили этого толстяка… Боже мой! – с ужасом проговорила Вера.
Когда Вера и Шатров прискакали в усадьбу, было совсем темно. И едва они вошли на крыльцо, хлынул, стремительный дождь.
Шатров торопливо провел Веру через ряд мрачных больших комнат к себе в кабинет, зажег свечи и сам принес из столовой вина…
– Хотите? – спросил он, наливая вино дрожащею рукой.
Вера молча кивнула головой.
Потом она подошла к огромному столу, заваленному книгами и открыла первую попавшуюся ей на глаза. Это была «La Divina Commedia».
– Мой отец не расставался с этой книгой никогда, – сказала она, улыбаясь, – я загадаю по ней…
Вера раскрыла том наудачу и прочла строчку:
– «Amor condusse noi ad una morte»…[9]
Вера улыбнулась печально.
– Это значит, – сказал Шатров, – что в любви нашей мы предвосхищаем смерть и побеждаем ее.
– Но я не хочу любить вас, – с ужасом проговорила Вера. – Я не хочу… И знаете ли вы, откуда я прочла эту строчку?
– Знаю… Из пятой песни «Ада»… Это слова Франчески…
– Да, да… – задумчиво повторила Вера, – это из песни Ада…
За окном было черно и время от времени вспыхивало красноватое пламя, и казалось, что кто-то большой идет к усадьбе и трубит в огромный рог.
– Ру… Ру… Ру…
А за ними идут барабанщики: