Засыпала звериные тропинки
Вчерашняя разгульная метель,
И падают и падают снежинки
На тихую, задумчивую ель.
Заковано тоскою ледяною
Безмолвие убогих деревень.
И снова он встает передо мною –
Смертельною тоской пронзенный день.
Казалося: земля с пути свернула.
Казалося: весь мир покрыла тьма.
И холодом отчаянья дохнула
Испуганно-суровая зима.
Забуду ли народный плач у Горок[12],
И проводы вождя, и скорбь, и жуть,
И тысячи лаптишек и опорок,
За Лениным утаптывавших путь!
Шли лентою с пригорка до ложбинки,
Со снежного сугроба на сугроб.
И падали, и падали снежинки
На ленинский – от снега белый – гроб.
Два уголька*
Сказка
Жили-были старик да старуха.
Не было у них ни пера, ни пуха.
Никакого добра:
Ни кола, ни двора,
Ни медной полушки,
Не было хлеба у старика и старушки,
Чтобы прятать его в сундучок
Под крючок.
Не было хлеба краюшки
У старика и старушки,
И сундучка у них не было, где б
Хранить могли они хлеб.
Не было у старика и старушки
Своей избушки
С уголком особым, в котором
Хлеб хранился б у них в сундучке под запором,
И не было у них клочочка земли,
Где б избушку они построить могли.
Будь у них, хоть худая, избушка,
Уж наверно б старушка
Со своим старичком
Обзавелись сундучком.
В сундучке ж – хоть какая б нужда привязалася –
Корка хлеба, наверно, всегда б оказалася.
Но у них ни земли не имелось клочка,
Ни избушки, ни сундучка.
И таких бедняков не встречалося боле,
Кто б завидовать мог незавидной их доле.
Не о том, однако, старики горевали,
Что не всюду им хлеба кусок подавали:
Тем была их судьба особливо сурова,
Что у них своего не имелося крова.
Люди все же не звери:
Не везде закрывали пред нищими двери,
Даже лишний давали порой ломоток,
А случалось, так даже и бражки глоток.
Старики всё ж почли бы за лучшее –
Не поесть в ином случае
И в отрепье своем походить хоть на пугал,
Но – иметь свой угол,
Иметь свой угол,
Где б могли они после бродяжного дня
Свои старые кости погреть у огня.
Четыре стены простого жилища
Важней человеку, чем пища, –
Четыре стены человеку дают
Приют.
Четыре стены – это радость огромная,
Без них человек, что собака бездомная,
Бездомные ж люди бедным-бедны.
Четыре стены!!.
Однажды зимою
Старичок со старушкой женою
В некий праздничный вечер, – а в вечер такой,
Когда праздничный всюду наступает покой,
Для бездомных людей и голод чувствительней
И холод действительней, –
В этот вечер старик со старухой, голодные
И холодные,
Кряхтя и дрожа, озираясь в тревоге,
Шли по темной дороге.
И попался им вдруг у каких-то ворот
Весь облезлый, мяукавший жалобно кот, –
На нем кожа да кости, а шерсть – две шерстинки
На четыре плешинки.
А вот будь у кота его шерсть попышнее,
Так была б его кожа нежнее,
А была б его кожа нежнее,
Не пристала б она к его ребрам так плотно, –
Не пристала бы кожа к ребрам так плотно,
Кот бы жил беззаботно,
Был бы он боевым мышеловом,
Бодрым, сытым, ну, словом,
Не имел бы такого печального вида
Кота-инвалида.
Но, костлявый, горбатый и шерстью не пышный,
Он, понятно, был кот никудышный.
Богачи к богачам хлебосольны,
А для бедного – грошик, и то – раз в году.
Бедняки, не в пример богачам, сердобольны
И отзывчивы крайне на чужую беду,
Коркой хлеба последней делясь без отказу.
Старичок со старухой вспомнили сразу,
Как кота увидали,
Что им сала кусок люди добрые дали.
«Бедный котик! – старуха сказала. –
Кис-кис-кис! На, покушай вот сала!»
Подкрепившися, кот – погляди ты, каков! –
Зашагал молодцом впереди стариков
И привел их средь ночи глухой, непробудной
К одинокой хибарочке, темной, безлюдной.
Кот в хибарку веселым прыжком,
А за ним старичок со старухой – шажком.
Осмотрелась в хибарке семейка.
Печь. Пред печью – скамейка.
Посидеть есть на чем.
Заиграл было месяц на печке лучом,
Осветив всю хибарочку бледно.
Луч сверкнул и погас. Стало снова темно.
А с лучом заодно
Кот исчез вдруг бесследно.
Била зимняя слякоть в окно.
И, казалось, конца уж не будет ненастью.
Печь зияла раскрытою черною пастью,
Вид холодный и злобный храня
Без огня.
«До чего же погода плохая, –
Простонала старуха, вздыхая, –
Дождь и снег вперемешку.
Если б нам хоть одну головешку…
Головешку хотя бы одну…
У огня мы бы вспомнить могли старину».
«Есть что вспомнить. Того ли мы ждали,
Чтоб порой не иметь даже хлеба куска!»
«Жизнь счастливая вот уж, казалось – близка!..»
Так вдвоем старики, пригорюнясь, мечтали.
А кругом были – холод, и мрак, и тоска.